Огюст Ренуар

Поль Дюран-Рюэль купил «Вокзалы Сен-Лазар» и устроил своим подопечным кое-какие авансы. Это доказательство жизнеспособности новой школы пошло всем на пользу.

Не только Моне верил в себя и своих друзей. Даже в Школе изящных искусств молодежь была на стороне импрессионистов.

Всякий день к Ренуару приходил кто-нибудь из молодых художников. «Мсье Ренуар, я бы хотел писать, как вы, но не могу!» — «Тут нет никакой хитрости: достаточно смотреть». Другой обращался: «Мсье Ренуар, до сих пор я считал, что живопись — это Делакруа. Теперь же я думаю, что это вы!» Отец комментировал: «Словно не хватало места для Делакруа… и для сотни других… в уголочке, и вашему покорному слуге среди них!» Он добавлял: «Каким восторженным бываешь в двадцать лет! Почему приходится так меняться и превращаться в господина в цилиндре и даму в корсете!» Как-то к нему явилась делегация — человек шесть. «Мсье Ренуар, мы побросали в Сену тюбики с черной краской». Мой отец был поражен. «Черный цвет очень важен, может быть, важнее всех». Он им объяснил, что черное в природе существует. Заблуждение «шаблонщиков» заключается в том, что они видят только черное, и только в чистом виде. Между тем природа не терпит ничего «в чистом виде». В бытность свою объездчиком лошадей в Бордо и Тарбе Ренуар узнал, что кавалеристы не признают ни черных, ни белых лошадей. Эти выражения употребляют только пехотинцы. Лошади, которые им кажутся черными, на самом деле вороные, а белые — просто сивые. Дело в том, что их шерсть разных цветов: сочетание тонов и создает впечатление, что масть лошади черная. Но и в черных шерстинках разные пигменты. «Поэтому и мы должны употреблять черное, но мешать его с другими цветами, как в природе!» Позднее Ренуар стал применять чистый черный цвет, но «с осторожностью, зная, хотя бы отчасти, что я делаю, потому что учиться никогда не перестаешь!»

В эти трудные годы Моне не только внушал своим товарищам, и особенно моему отцу, веру в будущее. Он познакомил их с коммерческими принципами, на которых основывается существование живописи в нашу эпоху. Я пытаюсь передать суть его мысли, как излагал мне ее отец: железные дороги заменили частные экипажи. Теперь никому не придет в голову отправиться в Лион в коляске! Почему же художники хотят покровительства меценатов, тогда как их больше не существует? Что может извлечь художник из своего покровителя? В лучшем случае изредка заказ на портрет, который позволяет нам протянуть неделю, после чего возобновляется жизнь впроголодь. Так же как мы путешествуем по железным дорогам с огромными вокзалами и мягкими вагонами, которые оплачиваются сотнями путешественников, точно так же мы должны продавать свои картины торговцам, чьи роскошные заведения будут оплачиваться сотнями клиентов. Время мелкой частной продажи, частного обмена прошло. Мы вступили в эру оптовой торговли. И пока наши маршаны занимаются любителями, мы будем писать далеко от Парижа, всюду — в Китае, в Африке, где угодно, там, где мы найдем мотивы, которые нас вдохновят.

Импрессионисты отлично знали, что единственным крупным коммерсантом, способным постоять за их живопись, был Дюран-Рюэль. Мой практичный отец добавлял, что он, вероятно, был единственным, кто интересовался ими. Сложившуюся ситуацию можно было выразить в нескольких словах: либо предоставить защитнику своего рода монополию, либо продолжать рыскать за покупателями, со всеми неизбежными разочарованиями, присущими профессии посредника. Ренуар понимал, что первый, впрочем, неизбежный выход открывал дверь спекуляции. Мужество такого смелого торговца, как Дюран-Рюэль, неизбежно делало его спекулянтом. Не предпринял ли он десять лет тому назад попытку скупить все картины Теодора Руссо? При новой системе монополизировавшие товар маршаны могли по своему желанию повышать или снижать на него цены. Чтобы влиять на рынок, было достаточно открыть или закрыть шлюзы. И кто знает? Возможно, любители начнут покупать картины ради выгодного дела, а не с тем, чтобы повесить их в столовой для собственного удовольствия. «Что из этого? — возражал Моне. — Не важнее ли всего продолжать наши поиски?» Впрочем, аргументы за и против растрачивались впустую. Система уже входила в силу, и именно Полю Дюран-Рюэлю было суждено вдохнуть в нее творческие силы, о существовании которых и не догадывались. Он стал изобретателем новой профессии. Его коммерческий гений вкупе с творческим гением художников придал Парижу артистический блеск, непревзойденный со времени итальянского Ренессанса.