Оглядываюсь и не сожалею

До Москвы от Минска доехали специальным поездом, в котором ехали какие-то загадочные военные и гражданские, вагоны были закрыты, поезд стоял в стороне от станции. Мы упрашивали пустить нас в вагон, но безрезультатно. Однако, когда мы объяснили кто мы, двери открылись и нас приняли довольно приветливо. Приехав в Москву, мы сразу же собрались всей группой, проголосовали идти в ополчение и подали заявления. Через пару дней нас зачислили в ополчение, разместили в школе на Почтовой улице, и мы стали ждать отправки. Здесь со мной произошел инцидент, способствовавший моему возмужанию. Я был назначен на ночь дежурным по роте и добросовестно отстоял до утра, хотя без привычки качало от усталости. Вдруг узнаю, что меня опять назначили дежурить?! Понимая, что это недоразумение, я обратился к командиру за разъяснением, но тот не желая разбираться, начал кричать на меня и заявил, что отдаст меня под трибунал. Я спорить не стал, но понял, что передо мной разновидность белостокского старшины, их, к сожалению, встречается в жизни немало, и спорить с ними бесполезно. Часа через два меня все-таки сменили, а через сутки нас всех распустили, так как вышел приказ Государственного комитета обороны, согласно которому студентов старших курсов направить на оборонные предприятия для работы по специальности. Вскоре ребята разъехались по заводам, а я попросил направить меня по специальности на ремонт танков, мне обещали.

Шли дни. Ночами я с ребятами дежурил на крыше общежития во время налета немцев на Москву, а днем отсыпался. Однажды бомба упала в районе нового здания энергетического института, нас сильно тряхнуло. Вскоре мне вручили направление и я поехал в Нарофоминск на автобронетанковую рембазу № 81 Наркомата обороны. Это было в первых числах августа 1941 года. Рембаза располагалась в нескольких километрах от города, имела два цеха, где ремонтировались танки и гусеничные тракторы. Танки приходили прямо с поля боя, горелые, с пробоинами, со следами крови. Их полностью разбирали, детали обезличивались, все необходимое заменялось, сборка шла заново. Затем испытания пробегом, окраска и танк, как новый, отправлялся на передовую вместе с экипажем, который помогал рабочим собирать машину. Здесь же ее и принимали. Начальником базы был майор Овечкин, высокий, худой, со впалыми щеками и воспаленными от недосыпания глазами. Человек долга, он не щадил ни себя, ни других, обстановка была как на передовой. В длинной шинели, заложив руку за борт, он, как призрак, постоянно ходил по цехам, все видел, всех выслушивал, делал скупые замечания, слегка гнусавя, оперативно помогал. Когда он спал – непонятно. Его девизом были слова: единственным оправданием не выполненного тобою задания может быть только твоя смерть. Его боялись, но больше уважали. Он назначил меня заместителем начальника танкового цеха, а позже – диспетчером базы. Как-то я сказал ему, что люди валятся с ног от усталости, надо бы дать отдых. На это он ответил жестко: «Кто свалится – того в канаву, на его место – другого, там (он показал в сторону фронта) труднее». Он был прав.

Как-то поехал я на отремонтированном танке в испытательный пробег, занял место в командирской башенке, высунув голову наружу. Шли на большой скорости по проселочной дороге. Вдруг машину сильно тряхнуло на очередном бугорке, крышка люка, соскочив с защелки, стукнула меня по голове и я, потеряв на миг сознание, свалился в танк. К счастью, обошлось лишь шишкой на голове, а не будь шлема…