Оглянись на пороге

— Даже так. А что?

— Ничего, — насмешливо фыркнула она, но во взгляде мелькнула ярость. — Кажется, ты забываешь, с кем говоришь.

— И с кем же? — поинтересовался Дима.

— А вот получишь на свой очередной концертишко разгромную рецензию — тогда узнаешь, — пообещала она сладким голосом.

Тот рассмеялся.

— Мадам, — вздохнул он, — боюсь, что ваша писанина на нашем творчестве никак не отразится. Вы американских сериалов насмотрелись, не иначе. Это там, на загнивающем Западе, от рецензии зависят кассовые сборы, а вот у нас, в Зажопинских Выселках, все совершенно по-другому. Ну, написали вы хвалебную оду — и что? Нас завалили предложениями продюсеры? Нет. Напишете разгромную статью, мир тоже не рухнет. Сейчас времена другие. Каждый сам себе гуру в Интернете. Как ваша газетка с тиражом в две тысячи экземпляров сможет нам помешать?

Вера сплела пальцы рук и с деланым превосходством сказала:

— А вот посмотрим.

— Посмотрим. Пишите, милая. Авось в смоле и перьях из города не выгонят.

Он стал подниматься, но она снова схватила его за руку.

— Ты что, вот так вот уйдешь?

— Вот так уйду.

Вера отпустила его и нервно улыбнулась. Сунув руку в сумку, она вытащила сперва очки, а потом пачку сигарет.

— Надо же, как несовершенен этот мир, — произнесла невесело. — А я то, грешным делом, думала, что нашла своего Аполлона, а тут, оказывается, очередной обмылок.

— Головой надо думать, а не «грешным делом», — посоветовал Дима.

Он резко встал и пошел к барной стойке, где томилась официантка, и, расплатившись, вышел на улицу. Вера смотрела ему вслед застывшим взглядом, и только уголок губ нервно дергался, словно под напряжением.

Вечером Ирине сообщили, что мать окончательно пришла в себя.

Она сразу полетела в больницу, бросив занятия на Влада, долго скандалила в приемном покое, но часы посещений уже кончились, потому внутрь не пускали. Не помогла даже попытка сунуть взятку. Сидевшая на вахте медсестра, толстая, важная, надулась и отпихнула от себя скрученные в трубочку купюры.

— Вы что, милая, меня же уволят! — пафосно заявила она. — А передачку давайте.

Ирина сунула в окошечко пакет, предприняла еще одну попытку пройти к матери, канюча, как маленькая, но медсестра была непреклонна.

— Завтра приходите. В часы посещений. И с врачом тогда поговорите, ему сейчас некогда, — отрезала она.

— Дурдом, — мрачно констатировала Ирина, вышла на улицу и в сердцах топнула ногой.

Когда она валялась в больнице, муж, мать, отец приходили в любое время, невзирая на часы посещения. Кажется, тогда Сергей пробил это через главврача. Родители таскали фрукты, книжки и каждый раз смущенно отводили глаза, когда она расспрашивала о прогнозах по поводу выздоровления. Можно было попросить мужа и сейчас обеспечить зеленый коридор, но обращаться к нему не хотелось. Ирине казалось, что он воспримет это как попытку вернуть его домой, а ей, так и не разобравшейся в своих чувствах, это казалось лишним. Однако не признать, насколько легче была жизнь замужней дамы, Ирина не могла, отчего досада лишь накапливалась, раздуваясь, как мыльный пузырь.

Телефон зазвонил, стоило ей войти домой и скинуть сапоги. Она испуганно бросилась к телефону, совершенно уверенная, что звонят из больницы, чтобы сообщить о резком ухудшении состояния матери.

— Ну что, как там ваша маменька? — поинтересовался Влад.

Ирина бессильно рухнула на пуфик, швырнула сумку в угол и в сердцах сказала:

— Чтоб ты усрался, черт малохольный! Надо же было так напугать!

— А чего я такого сделал? — обиделся коллега. — Я, на минуточку, всей душой. И на занятиях ее заменил, и звоню каждые пятнадцать минут, волнуюсь, чтоб ты знала. А она меня мало того что малохольным, так еще и усраться пожелала…

— Ладно, ладно, не психуй.

— Не психуй?

— Не психуй. Извини.

— Хорошенькое дело — извини… Сперва усраться пожелали, а потом — «извини»…

Он произнес последнюю фразу невероятно ядовитым тоном, но уже чувствовалось, что нисколько не обиделся, а скорее, просто опешил от такой реакции на вполне безобидный звонок.

— Я думала — из больницы. Аж сердце екнуло. Думала — все… — пояснила она и стала вяло расстегивать пуговицы пальто.

— Ты все равно должна себя в руках держать, — не унимался Влад. — Ты же из балета, а это все равно что ВДВ. Ты знаешь, что такое ноги, стертые пуантами в кровь. У настоящей балерины должны быть железная воля, крепкие ноги и…

— И чистые уши, — подхватила она. Влад рассмеялся.

— Как там Аллочка? — поинтересовался он.

Ирина подробно рассказала, как мучилась в приемном покое, как беседовала с дежурным врачом, который, по ее мнению, «лишь сопли жевал, но сообщил о положительной динамике». Расхаживая по квартире, она монотонно бубнила в трубку, одновременно переодеваясь и терзая пальцами грейпфрут, который крайне неохотно чистился.

— Слышь, Чернова, — сказал Влад. — А ты что сегодня вечером делаешь?

— А что?

— Ничего. Поехали кутить?

— С ума сошел? — возмутилась Ирина. — У меня мать в больнице, а я кутить поеду?

Влад помолчал.

— Она же в больнице, а не при смерти, — доходчиво пояснил он. — И динамика положительная. Так этот соплежуй сказал?

— Так.