– Да, именно так. Мумию похитили. Но почему обрывки кожи валялись в могиле? Их грубо распороли ножом. Горю ученых не было предела. Не страдал только один человек. Вы догадываетесь кто?
– Лев Апраксин?
– Разумеется. То есть он делал вид, что переживает. Но не очень убедительно. Разумеется, мумию мог похитить кто угодно. Черных копателей у нас всегда было море – и в советские времена, и нынче. А еще деревенские хулиганы, например. Тоже ловкачи еще те. Знакомый лингвист, специалист по древнееврейскому, перевел им надпись, начертанную на кожах, в которые была завернута мумия. Слава богу, ее успели сфотографировать. Надпись гласила: «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним». Это были строки из «Откровения» Иоанна Богослова.
– Ух ты! Кого же похоронили в этом склепе? Кто был обернут кожей?
– Можно только гадать. Кто-то очень недобрый, судя по надписи на кожах. Через неделю они уезжали обратно с какими-то археологическими безделушками, но без мумии. За это время Апраксин несколько раз уходил куда-то, оставлял их на полдня, на день. Он совершенно остыл к раскопкам. Купил в местном магазине одежду, как им сказали, женскую, но куда ее дел? Неизвестно. И в поезде вел себя странно. А когда они вернулись в Питер, на вокзале в то же самое время оказалась молодая женщина удивительной красоты, одетая неброско, но глаз от нее отвести было нельзя. Венечкин якобы прошептал: «Я где-то уже видел ее». Вместе с этой дамой Апраксин и ушел в закат. Скоро он бросил науку, остался педагогом на полставки, для вида: тогда надо было где-то работать, при Советах без трудовой книжки никак. А занялся он антиквариатом. Находил уникальные картины, скупал посуду, скульптуру. У него как будто чутье стало раз в сто сильнее на все эти штуки. Купил огромную квартиру у Грибоедовского канала. Обзавелся выгодными знакомствами. Он стал настоящим королем в своем деле. Как же ему завидовали! И рядом с ним всегда была та самая женщина, она работала у него секретаршей. А все потому, что Апраксину поразительно везло, вот в чем дело. Все, за что он ни брался, обращалось в золото. Почти как у царя Мидаса, – улыбнулся Соболевский. – Только без фанатизма.
– Откуда вы все это знаете? Вы будто были там? Но вам в ту пору и десяти лет не стукнуло.
– Вы правы, я в те времена под стол пешком ходил. Я-то не был, – он закурил новую сигарету, – а вот друг детства моего отца был. Суровин Виктор Федорович. Он работал врачом в той самой экспедиции и многое видел. И за Апраксиным наблюдал, и с Венечкиным разговаривал. Он эту историю моему отцу и рассказал. Это уже потом я услышал о Льве Апраксине, матером антикваре, богаче. Тогда и вспомнил эту историю. А выглядел он впечатляюще: как о нем говорили, намного моложе своих лет, крепок, статен. Из таких, знаете, «каменных» стариков, которые до самой смерти внушают уважение и даже трепет. В том числе и женщинам. И все говорили, что есть у него молодая любовница, от нее он и питается энергией. Что ж, я могу в это поверить. Случается кому-то встретить такую загадочную музу…
Крымов слушал Соболевского, смотрел на него, но видел перед собой иное – манекен за стеклом, сексуальную красотку в белой шубке, с золотым каре. Она была здесь рядом, в двух шагах. Он даже покосился на дверь, не стоит ли она там, за его спиной? А еще он отчетливо, хоть и обрывками, слышал голоса тех, с кем совсем недавно пришлось говорить о ней. Одна девочка готова сойти с ума от страха, потому что за ней идет, как зомби, ожившая женщина с витрины, другая рассказывает, как ее подруга падает в лужу, когда к ней вдруг угрожающе оборачивается все то же неведомое существо.
– Вы о чем-то задумались? – вежливо спросил Соболевский.
– Простите. Всему виной ваш рассказ, Анатолий Иванович. О замковых раскопках и обнаженной красотке. Тут без рюмки не обойдешься. Знал бы, сам пузырь прихватил, в качестве презента.
Соболевский рассмеялся.
– Не могу с вами не согласиться, Андрей Петрович. Но я обещал, что история будет еще та.
Они выпили бодрящего «Джека».