Огненный крест. Бывшие

«Мы готовы были себя заковать в цепи ради освобождения пролетариата. Разве мы задумывались над своим собственным счастьем (главным условием работы Треппера в советской разведке было совершенное отсутствие какой бы то ни было платы или вознаграждений — ни рубля, ни цента за риск и смертельное напряжение многих лет. — Ю. В.)? Мы мечтали, чтобы история наконец перестала двигаться от одной формы угнетения к другой… Мы стремились к коммунизму именно потому, что наша юность пришлась на пору империалистического варварства.

Но если путь оказывается усеянным трупами рабочих, то он не ведет, он никак не может вести к социализму… Сталин, этот великий могильщик, ликвидировал в десять, в сто раз больше коммунистов, нежели Гитлер.

Между гитлеровским молотом и сталинской наковальней вилась узехонькая тропка для нас, все еще верящих в революцию. И все-таки вопреки всей нашей растерянности и тревоге, вопреки тому, что Советский Союз перестал быть той страной социализма, о которой мы грезили, его обязательно следовало защищать. Эта очевидность и определила мой выбор…»

Что ж, остается лишь преклонить голову перед памятью таких людей.

На двери гестаповской камеры, где содержали Треппера, было написано: «Особый заключенный». Это можно сказать и о нашем Отечестве. Вскоре после Октября семнадцатого оно все, до последнего клочка земли, до каждого человека из десятков и десятков миллионов, стало «особым заключенным», лишенным всякого подобия свободы.

Вся страна целиком — «особый заключенный». Свою исповедь Треппер завершает страстным монологом. Это и прощание с жизнью, это и напутствие всем, кто будет жить после, и живая, не смиренная близкой смертью мысль. Мысль Человека.

«…И еще несколько слов: я принадлежу к поколению, ставшему жертвой мировой истории. Люди, которые в ходе Октябрьских боев присягнули коммунизму, которых понес вперед сильный ветер революции, не могли даже подозревать, что спустя десятилетия от Ленина не оставят ничего, кроме его забальзамированного тела на Красной площади. Революция выродилась, и мы присутствовали при этом.

Через полстолетия после штурма Зимнего дворца, после всех «отклонений», после преследований евреев, после того, как Восточная Европа была «приведена в норму» этой насильственной системой, кое-кто еще решается толковать о социализме!

Но разве этого мы хотели?..

Мы хотели изменить человека и потерпели неудачу… Наше поражение запрещает нам давать уроки другим, но поскольку история наделена слишком большим воображением, чтобы повторяться вновь, то нам все же дозволено на что-то надеяться.

…Чтобы люди извлекли урок из моей жизни коммуниста и революционера, чтобы не отдавали себя без остатка ради обожествления партии. Я знаю — молодежь добьется успеха там, где мы потерпели неудачу, что социализм восторжествует и что он не будет окрашен в цвета русских танков, введенных в Прагу».

Жаль, Треппер не уточнил: возвеличивание роли партии начал Ленин, по-своему став и жертвой этого уже обожествления. Именно он заложил кровавый фундамент культа партии и государства — и уже тогда это можно было заметить. И многие заметили.

Была возведена в абсолют отнюдь не одна партия, но (с легкой руки не столько Маркса, сколько Ленина) и диктатура пролетариата — всеместное насилие во имя улыбки, счастья и любви. Нет ничего нелепее и кощунственнее этого постижения справедливого мира.

Ленин возвел в абсолют диктатуру пролетариата, террор и ведущий принцип своей революции: этично все, что служит революции.

Принцип дьявольский, достойный сатаны, но не человека.

Это не могло не породить из партии одновременно и палача, и душителя свободной, независимой мысли, и носителя идеи о мировом освобождении человечества.

А террору и не надо было перерождаться в дьявола. Он всегда есть именно это, и только это: кровавое надругательство над жизнью.

Жизнью вообще.

И, уже зная все это, пусть молодежь пробует, но только зная это, имея доступ к каждому слову правды. И лишь тогда, когда проклятие любому обожествлению будет жечь грудь каждого. Жечь не остывая. Только тогда.

Ибо обожествление есть отречение от собственного разума. И разума вообще, то есть всего, что столь многотрудно добыто человечеством.

За обожествлением всегда — слепая вера. А где слепая вера, там топор палача.

В иконном окладе должно биться человеческое сердце — только оно. Другой правды нет, не существует.

Завершилась Гражданская война. Иссякла сила отпора большевизму.

РОВС — это последнее как бы государственное образование прежней, неленинской России, усыхание ее земель до скромных комнат на французской земле с реликвиями русской славы, иконами. Это не столько организация для действия против советской власти, сколько отчаянное стремление сохранить образ России, себя в этом образе… но это всего лишь призрак Родины, ее мираж…

С захирением воинского союза, в общем весьма многочисленного, исчезает и последнее свидетельство бытия прежней, неленинской России.

Пьеса сыграна Лениным, занавес задергивается.