Огненный крест. Бывшие

Это правильно: нужда гнула Бунина. Но вся загвоздка в том: гнула, да не согнула до степени отречения от убеждений и всей прожитой жизни. Гнула — и не сломала. По сю сторону очень хотели, чтоб сломала, даже приметы этого будущего слома уже наловчились прописывать… ан не изменился Иван Алексеевич…

Когда-то татарыВо время закускиБросали под доскиЗахваченных русских…

Саша Черный

Не было Ивану Алексеевичу пути в эту Россию. Чистое и свободное русское слово творил. Славил и почитал другую Россию. И в мыслях не смел представить себя чьей-либо собственностью. Не мог быть ни среди победителей, на досках, ни среди тех, кто издыхал под досками.

Свою речь при вручении Нобелевской премии Бунин закончил, обращаясь к престарелому монарху, следующими словами:

— … Да соизволит разрешить чужеземному свободному писателю, удостоенному вниманием Шведской академии, выразить ему свои почтительнейшие и сердечнейшие чувства…

Именно: свободному писателю!

26—27 марта 1910 г. Толстой пишет Короленко из Ясной Поляны:

«Владимир Галактионович,

Сейчас прослушал Вашу статью о смертной казни и всячески во время чтения старался, но не мог удержать — не слезы, а рыдания. Не нахожу слов, чтобы выразить Вам мою благодарность и любовь за эту — и по выражению, и по мысли, и, главное, по чувству — njpe-восходную статью.

Ее надо перепечатать и распространить в миллионах экземпляров. Никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной того благотворного действия, какое должна произвести эта статья.

Она должна произвести это действие — потому, что вызывает такое чувство сострадания к тому, что переживали и переживают эти жертвы людского безумия, что невольно прощаешь им какие бы то ни было их дела и никак не можешь, как ни хочется этого, простить виновников этих ужасов. Рядом с этим чувством вызывает Ваша статья еще и недоумение перед самоуверенной слепотой людей, совершающих эти ужасные дела, перед бесцельностью их, так как явно, что все эти глупо-жестокие дела производят, как Вы прекрасно показываете это, обратное предполагаемой цели действие; кроме всех этих чувств, статья Ваша не может не вызывать и еще другого чувства, которое я испытываю в высшей степени, — чувство жалости не к одним убитым, а еще и к тем обманутым, простым, развращенным людям: сторожам, тюремщикам, палачам-солдатам, которые совершают это.

Радует одно то, что такая статья, как Ваша, объединяет многих и многих живых неразвращенных людей одним общим идеалом добра и правды, который, что бы ни делали враги его, разгорается все ярче и ярче».

Очерк Короленко «Бытовое явление. Заметки публициста о смертной казни» был представлен публике в третьем номере журнала «Русское богатство» за 1910 г.

Черновик письма Толстого — это сплошная налезающая друг на друга правка. Правка по уже перечеркнутому и переписанному — и опять правка. Так что все страницы — одни зачеркивания, сливающиеся в чернилах буквы, натеки чернил в жирных зачеркиваниях.

Скоропись у Толстого довольно узкая, высокая, даже несколько женская, но сбивающаяся на заостренную угловатость.

Короленко ответил из Алупки 7 апреля 1910 г.

26 апреля Толстой отзывается из Ясной Поляны.

«Прочел и вторую часть статьи, уважаемый Владимир Галактионович. Она произвела на меня такое же, если не еще большее впечатление, чем первая. Еще раз, в числе, вероятно, многих и многих, благодарю Вас за нее. Она сделает свое благородное дело…»

«…Впереди — широкая просека, в конце ее — на небольшой горочке Ясная Поляна, — писал Короленко Татьяне Богданович; писал по мере того, как подходил к Ясной Поляне, и уже потом, когда уехал, в поезде из Тулы. — Тепло, сумрачно… У меня странное чувство: ощущение тихого сумеречного заката, полного спокойной печали. Должно быть — ассоциация с закатом Толстого…

Сам Толстой… держится бодро (спина слегка погнулась, плечи сузились), лицо старчески здоровое, речь живая (через три месяца Толстой умрет. — Ю. В.). Не вещает, а говорит хорошо и просто. Меня принял с какой-то для меня даже неожиданной душевной лаской. Раз, играя в шахматы с Булгаковым (юноша-секретарь), вдруг повернулся и стал смотреть на меня. Я подошел, думая, что он хочет что-то сказать. «Нет, ничего, ничего. Это я так… радуюсь, что вас вижу у себя…»

Утром встал часов около шести и вышел пройтись по мокрым аллеям… Потом из боковой аллеи довольно быстро вышел Толстой и сказал: «Ну, я вас ищу. Пойдем вдвоем. Англичане говорят: настоящую компанию составляют двое». Мы бродили часа полтора по росе между мокрыми соснами и елями. Говорили о науке и религии…

Впечатление, которое я увожу на этот раз, — огромное и прекрасное…»

О встрече с Короленко Толстой сказал: «А Короленко мне очень понравился. Он очень умный. Я с ним утром говорил о религиозных вопросах. Он стоит на научной точке зрения, но все-таки понимает многое».

В дневнике, тем же днем, после впечатлений о Короленко Толстой записал: