Огненный крест. Бывшие

А ведь Алексей Максимович был человек широкий, с размахом. К примеру, никто в мире никогда не являлся ответственным редактором более полутора десятков журналов, а Алексей Максимович являлся. Неуемный был человек. Все греб под себя, даже метод социалистического реализма, определенный в основном Гронским, провозгласил с трибуны писательского съезда вроде бы итогом своих раздумий…

Наравне с вождями заботу о нравственности имел Алексей Максимович. И потому не случайно с его отнюдь не легкой руки чудный инструмент — гитара — оказался под запретом на недобрые четыре десятка лет. А вся петрушка в том, что Алексей Максимович как-то ненароком, походя обмолвился, что, мол, гитара — инструмент исключительно мещанский: провинциальные страстишки, карикатурность захолустья, короче, не инструмент, а убожество. Однако обмолвился достаточно громко и, как бы это сказать, веско, что ли…

Партийцы, ответственные за культуру и, само собой, за воспитание граждан, его, «Буревестника», глас услышали. А и впрямь, где в переборах струн и романсах всепобеждающая поступь пролетариата?

В изголовье держали эти убежденные партийцы ленинские «труды» о роли искусства. Не сомневались в необходимости, а главное, полезности подчинения искусства указаниям великого вождя.

Надо отметить, до всего доходили руки у Владимира Ильича, даже в самые огненные годы, когда, казалось бы, от забот черно было в глазах.

6 мая 1921 г., к примеру, отправляет записку Луначарскому:

«Как не стыдно голосовать за издание «150 000 000» Маяковского в 5000 экз.?

Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность.

По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков.

А Луначарского сечь за футуризм. Ленин»

Здесь временщик от марксизма во всей своей красе. В шутливозловещей записке все будущее российского искусства. Быть ему отныне под надзором генсеков и политбюро, подпертых снизу партией, той самой, «миллионопалой». Временно великие уже вошли в положение хозяев жизни. Уже определен ранжир для каждого. Должно быть искусство и партийным, и идейным («его пропагандная роль»), а самое важное, ленинским. Так и гоняли эту мысль по замкнутому кругу.

А посечь, Владимир Ильич, не помешало бы. Вы правы.

А как берегли партбилеты! Носили только в обложечках, и через два десятка лет после получения билета странички хрустели как новые. И имели неослабную гордость за то, что укрощают вражье слово, на нет сводят пережитки в людях, на самом переднем крае идеологий ведут наступление (а может, оборону?).

Вот и сели на бедную гитару, да так — треснула и расплющилась под монолитом чекистско-партийного зада.

Жирно, по-крысиному расплодилась эта порода людей — запрещать и доносить. Этим и добывала себе прокорм, весьма, надо признаться, безбедный, вполне по трудам. Впереди всех держали свою сознательность цензоры от слова: та самая гнусь, что уже столетиями пачкает и уродует русскую культуру. Паразитируют на ней — и калечат, умерщвляют мысли, убивают души, а стало быть, и человека, людей…

Трупоеды.

По призванию трупоеды, не по принуждению.

И вернулся горемычный инструмент из изгнания лишь в 70-х годах, когда вроде бы не мог помешать дозреванию плодов ленинской революции. Ну никак уже не вступали в противоречие гитара и ленинизм. И семиструнную тоже дозволили, а отчего не дозволить, бренчите…

Однако не забывайтесь, будем «сечь за футуризм» и прочие буржуазные штучки.

Растление торило себе дороги везде и всюду.

Перед иностранной беспаспортностью и вообще нечуткостью (ну не дают загранпаспорта!) были сверхнезащищены и первый пролетарский поэт, и первый пролетарский писатель, словом, глашатаи новой морали… А тут еще «Баню» из репертуара изъяли. И вообще нет прежней воли, с какой перемещался по свету! Взяло и стало светить нечто «женевское»: мерзкое, нахраписто-безнаказанное и вообще карательно-неконституционное — воображение-то, слава Богу, профессиональное, дорисовывает все недостающее.

На просвет это в советском устройстве: благо дается лишь через всеобщую, безгласную подчиненность. Есть одна идея и превращение людей ради этой идеи в средство. А сам ты, каждый по отдельности, — пустое место.

Ну, пуля только и способна утрясти все несчастья. Не коптить же, как вся «Миллионопалая»…

И «Буревестник» тоже, как я уже отметил, оказался в чрезвычайно нервном состоянии. Не та жизнь. С какой стороны ни подступись — не та… Оно, конечно, учить — одно, а жить, челноча по одному образу со всеми, — другое.

А уж если об убийстве — не исключено. Не мог допустить алмазный повелитель прозрения в писателе такой величины. Жену свою угробил — ну плевое дело, а тут… чахоточный «Буревестник»… По преданию, пал «Буревестник» на отравленных шоколадных конфетах. Проверить, само собой, возможности нет, но в «деле о врачах» — врагах народа, якобы сгубивших великого пролетарского писателя, проблескивает истинность предания. Это точно: не мирно почил Алексей Максимович. Заплатил за прозрение некрологом в «Правде».