Огненный кров

Парень носил правую руку наперевес и был старше ее на пять лет. Вот это-то и оказалось страшным. Однажды вечером он потащил ее здоровой левой в земную ямку, оставшуюся от какого-то выкорчеванного дерева, и стал стягивать с нее длинную юбку. Она не кричала — стеснялась. Одновременно боялась того, что может быть. И в эту секунду она поняла, что никогда в него не была влюблена, иначе почему все так противно? Ничего не случилось, парень не справился одной рукой с толстыми, с начесом, рейтузами. Был странный запах пропотевшей одежды, его слюны и непередаваемое никакими словами отвращение от ямы, как от могилы. На следующий день она уехала из санатория, зарыв под кустом юбку-подарок. В окно уходящего поезда она видела, как парень бежит за ней, но невозможно зацепиться за поручень, если он с правой стороны, а правой руки нет. Такое пронзительное открытие некоего закона.

После этого Сима стала хромать с вызовом и на всякий случай стороной обходить братьев по несчастью.

Сейчас ей пятьдесят один год. И, слава богу, другого «случая ямы» у нее не было. Она толковая газетчица, ее печатают и в Луганске, и в Киеве, и даже два раза в Москве. На маленьких фотках она просто красотка. Но Сима ведь знаток полиграфии, она понимает великое свойство ретуши: любого сделает красавцем.

Ей присылают отклики на ее материалы, и если они от мужчин, она рвет их сразу. Ничего не поделаешь — запах ямы. А с женщинами у нее бурная переписка. Про все. Про гадов-начальников. Про сволочей-мужчин, про несчастных детей, как больных, так и здоровых, про Украину, которую отделить от России — все равно что перерезать себя по пузу, а если воссоединить, значит, задохнуться под русским мясом.

Юлия Ивановна тайком почитывала эти письма, но боялась не их, а ответов, которые отсылала племянница. Она не знала, что в них накарябает эта как бы подброшенная на крыльцо последняя «самая родная из чужих» Сима Чуракова. Она ведь так и не знает, откуда есть пошла. Из двух зол — расстрелянные родители или девочка-подкидыш — был выбран подкидыш. Мало ли что будет потом, после Сталина? После Хрущева? После всех будущих? Так и жила Сима Чуракова, ничья на этой земле.

Юлия Ивановна выпивает полстакана водки залпом, каждый раз в надежде, что залп попадет в сердце и уже будет все равно. Она единственный свидетель, и последний. Но не случалось…

Ей еще предстоит рассказать Симе про звонок Веры Николаевны. Про этот глупый вопрос о Луганском. Они нужны, эти сволочи, Симочке?

Родная мать Симочки, как однажды выяснила Юлия Ивановна, была внучатой племянницей графа Кураева, из их же краев. Кто бы мог подумать, глядя на эту тетеху? В ней от графства был один мизинец… Тонкий такой, благородный, с ногтем, как у царицы. Она откусывала его желтыми зубами. У Симы рука отцовская, лопатистая. Сима об этом не знает, она дитя «с порога». И не узнает. Тем более что к какому месту прицепить ей это древнее графство? Оно ей заменит ногу?

Когда-то какой-то из большевиков Луганских хотел застрелить Ленчика. Может, он был муж Оли? Но не застрелил же? Черт с ними со всеми. Не дело Симы ковыряться в этом. Такая это дурь — сводить концы, можно сказать, столетий. Они несводимы.

Вера Николаевна всегда была с прибабахом. Вот и взбутетенилась. Луганские, Кураевы, одноногий рыбак — все это уже так давно не принадлежало жизни. Старшая сестра Катя сказала бы: «Девочки, не трогайте плюсквамперфект. Не всякие раскопки открывают Трою, есть такие, что откапывают могильную чуму».

Усадьбу Луганских охраняла несметная орава фээсбэшников. Они сто раз заглянули в сторожку, даже взяли у хозяина на память пластилиновых гусей в огромных лаптях, собак-барышень со вздернутыми хвостиками, копилочных кошечек с лукавыми мордами, голеньких поп-девушек и прочую глиняную тварь.

Команда залегла по своим местам. В восемь утра пришла смена. Все было в ажуре. Недогорелый дом стоял как вкопанный, железный, в два роста забор скалился на мир, плещущее озеро с утиным кряканьем и прочее хозяйство жило, как и вчера. Машины ровненько стояли в гаражах, ангарчик для легкой авиетки сверкал на утреннем солнце, и даже мини-танк, похожий на безносого бегемота, был невозмутим. Все было на месте, все пахло хорошим, свежим утренним порядком в России. Не было только сторожа и девчонки.

И не было никаких следов.

Документов сторожа никто не видел. Назвал себя, как назвал. Нашли контракт в бумагах Луганского. «Принят на работу на соответствующих условиях Никифор Иванович Крюков, 1922 года рождения».

Бессчетно собак, бессчетно людей, бессчетно техники как по команде ринулись не в четыре стороны, а сразу в шестнадцать. И ничего.

Возникла нелепая идея взмывающего парашюта и уже совсем глупая — бесшумного вертолета, взлетел и исчез. А сторожевые собаки даже и не тявкнули? А бодрствующие солдаты, видимо, были одномоментно поражены в зрачок ока? Хотя от американских служб чего только не дождешься…