Огненный кров

— Это я не допила, — ответила Вера Николаевна, забирая чашку Андрея Ивановича у дочери.

Она до сих пор не могла прийти в себя. Вот она — живая дочь. Ничего с ней не случилось. Даже завалященького ушиба нет, но как бы и случилось тоже. Близость края жизни. Всего на шаг, на секунду… «Вам сообщат по телефону». Так просто, элементарно. Возьмут и скажут: «Вашу дочь взорвали». Вера Николаевна вскрикнула, и это было достаточно громко.

— Что с тобой, мама? Успокойся ты, ради Христа. Как хорошо, что рядом оказался Андрей Иванович. Привел тебя домой. Молодец. А я была в шоке, не знала, куда податься. Уже направилась на работу, да вспомнила, что вы рядом. А тебя нет. Я, конечно, не думала, что ты там… С какой стати? Ну пошла в магазин, мол, подожду… А тут вы идете. У тебя вид… Я забыла, что я вчера сказала, какое у меня задание. Хорошо, что у Варьки именно сегодня случились сердечные дела, а то бы я тоже дала свечку. Она собиралась за мной увязаться.

Вера Николаевна тупо смотрела в чашку чая. «Что такое сердечные дела? Это может быть близко к смерти? Или это в другом измерении, и там нет телефонной связи?» Тут-то и раздался телефонный звонок. Трубку взяла Татьяна.

— Она все еще в шоке, — говорила она. — Я так вам благодарна, что вы оказались рядом и привели ее. Сейчас буду вызванивать папу, чтоб он был с ней. Мне ведь надо возвращаться в редакцию. Они ждут от меня подробности взрыва. Я передам ей, что вы звонили. Спасибо вам еще тысячу раз, дорогой Андрей Иванович!

«С кем это она? — думает Вера Николаевна. — Какой-то Андрей Иванович, наверное, со службы».

— Хорошо, что на твоей работе знают наш телефон, — говорит Вера Николаевна, — мало ли что… Все так зыбко… Так ненадежно… Взрыв — и конец.

Она вздрагивает и хватает Татьяну за рукав. Та видит, как мнется ткань в скрюченных материнских пальцах, у нее всегда были хорошие, ухоженные ногти с красивыми вытянутыми лунками. Эти же пальцы и ногти принадлежали старой женщине. Татьяна выдергивала потихоньку рукав, но мать успевала захватывать его снова и снова. Было странное чувство — неприятной жалости. И еще подлая внутренняя мысль: не придуряется ли мать? Все же в порядке. Интеллигентный человек привел домой, дочь живая и здоровая, кто тебе те, что пострадали? Никто и звать никак. «Я гадина, — думает Татьяна. — Люди же! Молодая девчонка… Какое скотство — это время. Время немеренности. Немеренности денег и жестокости. Самодовольства и тупости. И надо всем — немереная власть ничтожеств…»

Она все-таки вытянула рукав и отвела мать на диван.

— Ложись и лежи. Я позвоню папе. Но мне даже сказать ему нечего — ведь все в порядке. С чего ты так распустилась — я без понятия. Мне надо идти. С меня стребуют слезницу. Погибла моя героиня — дочь Луганского.

— Господи! — говорит мать. — Когда же они, наконец, кончатся, эти Луганские?

— Они только начинаются, — отвечает Татьяна. — Пришло их время.

— Все наше время — их время, — бормочет мать. Она кладет голову на валик дивана. И Татьяна видит тонкую, как бы сломанную на изгибе старую шею. Она берет подушку и подкладывает под голову матери. Ну вот, теперь по-человечески. Мать уже спала или делала вид. На подушке она обрела спокойное лицо, и шея не выглядела отжатым куском ткани.

— Я пошла, — сказала Татьяна.

Она закрыла дверь в комнату и уже из кухни позвонила отцу. Отец все знал и спросил, не лопнули ли от взрыва стекла в кухне.

— Ну с какой стати? — рассердилась Татьяна. — Можно подумать, что мы рядом.

— Не скажи, — ответил отец. — У нас грохнули во дворе машину, и у соседа внизу вылетела форточка.

— Все в порядке, — ответила Татьяна. — Мне не нравится мама. Она не в адеквате. Очень эмоциональная девушка. Приходи скорей.

Рукав измят. Хорошо бы прогладить, но некогда. Татьяна заворачивает рукава. С зеркала на нее смотрит напряженная женщина. Подвернутые рукава придают ей деловой вид и как бы оправдывают напряжение. Напряжение — по делу! С тем Татьяна и уходит. Она идет мимо Дворца молодежи. Там все еще суета. Милиция оцепила все пространство, за которым зеваки. Следы крови выглядят вполне естественно и не вызывают дрожи. Кровь — цвет и вкус нашего времени. Она, современная женщина, к тому же журналистка, отмечает, что высохшие пятна крови выглядят на сером асфальте, можно сказать, даже стильно, бордо и металлик. Надо будет выяснить, чьи это цвета — Версаче, Кензо? Но уж, конечно, не старика Диора. Она напишет, что пятна на асфальте были похожи на проступившую сквозь бетон и цемент кровь самой земли. Такой она, кровь, ссочилась.

Думая об этом придуманном слове, Татьяна произносит «ссучилась» и долго не хочет расставаться со словом, но оно ведь будет явно не в масть. Хотя оно самое точное для этого времени? Все ссучилось! Так хорошо помещалось слово во рту и выходило сквозь стиснутые зубы, вызывая легкое посвистывание.