Огненный поток

— А ты что? — спросил Кесри.

— Я сказал, что без отцовского позволенья тебе не найти денег на снаряжение и коня. Конь не нужен, ответил хавильдар, в Калькутту поплывем на корабле. Что до прочего, он даст тебе взаймы, долг вернешь потом.

— Что еще?

— Если парень решил твердо, сказал он, пусть с рассветом приходит к причалу, там стоит наше судно, мы будем его ждать. Дер на хой, не опоздай.

— Правда? — воскликнул Кесри. — Не путаешь?

— Нет, не путаю. Уже светает. Не теряй времени, тогда поспеешь.

Несмотря на жгучее желание уехать, Кесри не хотел подставить брата под гнев отца. Но Бхим заверил, что все будет хорошо и без всяких последствий, ибо отец никогда не догадается о его участии в этой затее. Может, он, Бхим, еще окажется в выигрыше и теперь его оставят дома, что совсем даже неплохо. Да и Кесри наверняка простят, как только он начнет присылать деньги.

Кесри и не подозревал, что брат способен так тщательно все рассчитать.

— Это твой план? — спросил он. — Ты сам его придумал?

— Да что ты! — Бхиро помотал головой. — Это все Дити, ее идея. Велела отыскать хавильдара и научила, что сказать. Она все продумала. Даже вот об этом позаботилась. — Он протянул брату узелок. — Здесь чистые дхоти и лепешки. Другого тебе не надо. Ну давай, поспеши!

2 сентября 1839

Гуанчжоу

Вчера меня вновь пригласили на встречу с Чжун Лоу-сы в печатне Комптона.

День был погожий, и мы уселись во дворе под вишней. После короткого обмена любезностями опять заговорили о британской агрессии против Китая. Нынче Чжун Лоу-сы был чуть откровеннее и дал понять, что знаком с гуляющими слухами.

Потом, откашлявшись, он сказал, очень мягко, словно подчеркивая сложность и деликатность затронутой темы:

— Вы, А-Нил, родом из Бан-гала, верно?

— Хай, Лоу-сы.

— Мы наслышаны, что в Бан-гала под британским правлением люди несчастны. Говорят, зреет восстание против инглизи. Так ли это?

Я помолчал, собираясь с мыслями.

— Простого ответа на ваш вопрос, Лоу-сы, не имеется. Да, в Бенгалии под иноземным правлением многие несчастны. Но в то же время немало тех, кто, сотрудничая с британцами, разбогател и ляжет костьми, чтобы они удержались у власти. Есть и такие, кто всей душой с ними, ибо они принесли мир и покой. Люди помнят бедлам былых времен и не желают его возврата.

Чжун Лоу-сы сложил руки на коленях и чуть подался вперед, сверля меня взглядом.

— А что насчет вас, А-Нил? Как вы относитесь к инглизи?

Вопрос застал меня врасплох.

— Что вам сказать? Мой отец был среди тех, кто поддерживал Ост-Индскую компанию, и я вырос под властью англичан. Но в конечном счете моя семья лишилась всего. Мне пришлось покинуть родину и искать средства к существованию на чужбине. Наверное, можно сказать, что для меня и моих близких британское правление — напасть, которую мы сами же и сотворили.

Комптон и старец слушали внимательно и переглянулись, когда я смолк. Потом заговорил печатник, словно излагая нечто, загодя приготовленное:

— Чжун Лоу-сы просит передать, что он помнит и весьма ценит помощь, оказанную вами в прошлом. Во время давешнего конфликта с чужеземными купцами вы снабдили нас полезными сведениями и дельным советом. Как вы знаете, ныне мой учитель руководит бюро переводов и сбора информации; он считает, что можно еще немало от вас почерпнуть. — Комптон помолчал, давая мне усвоить им сказанное. — Чжун Лоу-сы интересуется, не желаете ли вы работать с нами. В ближайшие месяцы нам понадобится человек, владеющий индийскими языками. Разумеется, вам положат жалованье, но какое-то время вам придется жить здесь, в Гуанчжоу. Кроме того, на этот срок вы обязуетесь прекратить все сношения с Индией и чужеземцами. Что скажете?

Слова «я опешил» не выразят и десятой доли моего ошеломления: я вдруг понял, что мне предстоит выбор одной из сторон, что всегда было чуждо моей натуре. Я извечно гордился своей обособленностью — свойством, как сказал Панини[28], необходимым тому, кто изучает лингвистику. Оттого-то мне сразу полюбился Комптон, ибо я распознал в нем родственную душу, которую слова и явления увлекали лишь одним своим существованием. Однако сейчас от меня ждали присяги на верность не одному другу, но многочисленному народу, целой стране, с которой меня почти ничто не связывало.