Огни мёртвого города

Костя, не мешкая, двинулся к двери. В коридоре его поставили лицом к стене и велели завести руки за спину. Два рослых полицая повели парня по коридору. Пройдя немного по коридору, они завели его в пустую комнату, где пахло краской и стояла скамейка у стены. На ней сидел плюгавый полицай, один из тех, кто допрашивал его недавно.

— Присаживайся, — показал он на лавку рядом.

Костя подошел к лавке, присел. Один из конвоиров застыл, привалившись к дверному косяку.

— Ну, что? — дружелюбно поинтересовался плюгавый. — Надумал? Будешь говорить?

— Послушайте, но ведь я всё рассказал! Ну, сами судите, ну какой я партизан? Я ведь тех ребят, которые со Славиком, знать не знаю. Это они с Олегычем на стоянке разговаривали, а мне отойти велели. И о чём они говорили, я знать не знаю. Я ведь не с ними, я человек Олегыча.

— А когда и как ты с ним познакомился?

— Так нас вчера, Генка познакомил.

— Генка, это кто?

Костя подробно рассказал о приятеле. Внимательно выслушав его, полицай достал записную книжку и что-то записал в ней.

— А татуировки у тебя есть? — вдруг спросил он.

— Нет.

— На теле нет? Точно нет?

— Нет, вообще нет.

Парня заставили раздеться до трусов. Убедившись, что он говорит правду, плюгавый велел ему одеться. Когда тот натянул куртку, плюгавый бросил стоящему в дверях конвоиру:

— В яму его.

Парню опять завели руки за спину, вывели из дома на улицу, и скоро они подходили к нескольким красным контейнерам, похожим на те, что возят на поездах и кораблях.

Теперь же он сидел в яме рядом с кучкой узников, которые чавкали, поедая свой поздний обед.

После еды, пластиковые тарелки уехали вверх в ведре на веревке, и в этом же ведре вниз, в яму, спустился бидон со стаканами.

К удивлению Кости, после еды сокамерники не проявили к нему никакого интереса. Все сидели, глядя перед собой, словно каждый погружен в тягостные думы. Костя же чувствовал себя весьма неуютно.

«Да мы же тут, как заживо похороненные, сидим, — тревожно думал он. — Кинут они нам сюда гранатку и всё, привет Лучнику и Мельгунову!»

От осознания, что эта поганая яма может оказаться последним пристанищем в его жизни, парня затрясло. Увидев, что Никитич повернулся к нему, Костя тихо спросил:

— Так это тебя что? Из-за меня взяли?

— Да не болтай, — поморщился старик.

— Да как же, не болтать! — вскрикнул парень.

Видя, что остальные поворачиваются к нему, парень начал рассказывать о себе. Как попал в лагерь и про свою карьеру ходока. Говорил он из-за того, что просто не мог молчать и чувствовал, что ещё немного и свихнется от этих перипетий последних дней. Также была у него смутная надежда, что заключенных постоянно тут подслушивают, и может быть эти «откровения» как-то позитивно скажутся на его судьбе. Поэтому он говорил подробно, исключая, разумеется, важные детали.

Узники слушали с интересом. Когда он закончил, угрюмый мужик, что первым обратился к нему здесь, сказал:

— Не повезло тебе, парень. Но тут и за меньшие промашки расстрелять могут.

— Да какие промашки! Во-первых, я не знал, что эти типы — партизаны. Это мне тут сказали, что они партизаны. А я и понятия не имел! Думал, какие-то деловые типы! А во-вторых, пусть даже это партизаны. Но я-то был с ними всего несколько часов! Они что там, серьезно что ли думают, что за несколько часов я с ними скорешился и решил ради них жизнью рисковать?

Угрюмый криво усмехнулся:

— Ты не первый, парень. Вспомни войну. Там люди у немцев в окружении считанные часы были, к своим с боем прорывались, а их за это — либо к стенке, либо в штрафбат.

— Да при чем тут война? — глухо откликнулся лысый мужик неопределенного возраста. — Где война, а где мы?

— А при том! — резко сказал угрюмый. — Кто ты думаешь, там?

Он показал пальцем в потолок.

— Это внуки и правнуки тех гнид, которые всю войну в тылу отсиживались и невинных на смерть посылали. Их деды наших дедов гнобили, а их внучки сейчас нашу кровь пьют!

— Эх, гады! — тихо воскликнул щуплый мужик, сидящий рядом. — Вот жалко мне, что я партизан не встретил! Сейчас дали бы мне автомат, всех бы гадов убивал, всех! Никого из уродов не пожалел бы! Всех бы давил — и баб их и детей! Всех, до десятого колена!

— Не береди душу, — глухо сказал один из арестантов, не поворачивая головы.

Щуплый мужик замолчал. В яме воцарилась тягостная тишина, изредка прерываемая кашлем арестантов.

Косте почему-то расхотелось говорить. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, сидел Никитич. Вот с ним сильно хотелось поговорить, расспросить, за что его сюда? Однако, как тут поговоришь? Пришлось молчать.

Глава 25,

в которой герой достаёт козырь из рукава

Через полчаса в стальном потолке ямы-камеры послышались звуки открываемого люка. Вниз спустилась лестница и из проема в яму крикнули:

— Зайцев! На выход!