Огонь Менестреля

В перерыве он не стал оглядываться по сторонам в поисках де Гира, так как не был уверен, в зале ли тот. Он слегка улыбался Рахель Штайн и поддерживал вялую беседу. Он понимал, что пока с ними нет Катарины Фолл, им нечего сказать друг другу. А встреча с ней, он был уверен, окажется недолгой. Он затеял опасную игру — одновременно с Рахель Штайн, Филом Блохом и Хендриком де Гиром. А что ему оставалось делать? Все будет хорошо.

— Вам доводилось бывать на концертах Джулианы Фолл? — спросила его старуха.

Дочь Катарины Фолл. Ее сегодняшнее выступление давало ему удобную возможность собрать их всех вместе, не рискуя почти ничем. Женщины не увидят де Гира, а Голландец сможет заметить их или из холла, или из зала, или снаружи. Для Райдера это не имело значения. Он был вполне уверен, что де Гир не станет рисковать и не захочет встречаться лицом к лицу ни с одной из них. Все было так просто. Все было предопределено.

— Нет, — ответил он. — У меня не было такой возможности, но я понимаю, как она хороша.

— Феноменально, так мне говорили. Так что нужно послушать.

Разве мог он слушать фортепианную музыку, когда его единственным желанием было рвануть отсюда подальше? Но он понимал, что нужно дождаться окончания концерта. Он стиснул зубы и промолчал, а на сцену в это время вышла пианистка.

И тут он, даже если бы попробовал, не смог бы вымолвить ни слова.

Джулиана Фолл. Боже мой, думал он, где же она была раньше? Она выглядела как сама мечта. И все вокруг нее было настолько прекрасным и элегантным, что замирало сердце. Бледно-голубая ткань окутывала ее фигуру, из украшений на ней была только сапфирная подвеска, светлые волосы волной сбегали по плечам. И матовая кожа. Она улыбнулась залу, и Райдер почувствовал, как что-то большое и тяжелое шевельнулось в груди, так что у него перехватило дыхание. Он забыл о сидящей рядом старухе, об алмазе, о своих трудностях, о Хендрике де Гире, о Филиппе Блохе и обо всей грязи, в которую он влез. Он не мог отвести от нее глаз. Ничто не имело значения. Только женщина, что стояла на сцене.

— Она восхитительна, правда? — заметила Рахель Штайн.

Райдер, раздраженный ее комментарием, отрывисто кивнул. У него свело челюсти. Дыхание стало учащенным и тяжелым. Никогда еще он не приходил в такое волнение при виде женщины.

Джулиана Фолл села за рояль, публика затихла, и она начала играть. Сэм Райдер ни на миг не отрывал от нее взгляда. Он следил за тем, как ее длинные пальцы бегали по клавишам, как вслед за движением музыки менялось ее выразительное лицо, как она с грациозной экспрессией извлекала из инструмента невероятные звуки. Ее отрешенность казалась абсолютной. Она играла так, словно рядом никого не было, — только она и оркестр. В ее игре были необузданность и безрассудство, неожиданные для Райдера. Она будто все время балансировала на пределе возможного, готовая вот-вот сорваться и сделать ошибку, которая смутит или ужаснет слушателей.

Интересно, а что, если бы ее энергия и мощь были направлены на него? Если бы эту необузданность — да в постель? Райдер почувствовал возбуждение и сменил положение, чтобы Штайн не заметила, как напрягся его член, и только потом обнаружил, что неосознанно покусывает костяшки пальцев. Он убрал руку ото рта, и тут же его пальцы сжались в кулак. Он спрятал его за борт пиджака.

Концерт закончился, люди вокруг него встали с мест и восторженно захлопали, и только тогда он очнулся и вспомнил, где он и что должен делать. Неуверенно, держась за спинку переднего кресла, он поднялся со своего места.

Хендрику де Гиру показалось, что концерт длится вечность, и он вздохнул с облегчением, когда все закончилось. Он не умел долго сидеть на одном месте — не то что американские сенаторы, затеявшие с ним свои игры. Голландец заметил реакцию Сэма Райдера на Джулиану Фолл, и это его немало позабавило. Девушка была привлекательна, но в ней чувствовалось что-то отстраненное и недосягаемое. Несмотря на дурацкую причуду красить волосы в розовый цвет и одеваться в странные наряды, совсем непохожие на ее сегодняшнее платье. Хендрик вдруг поймал себя на желании защитить ее. Ему не хотелось, чтобы такой человек, как Сэм Райдер, приближался к этой непредсказуемой молодой женщине — дочери Катарины.

Внутри сработал сигнал тревоги, и Хендрик напомнил себе, что он человек практический. Он никогда не позволял себе руководствоваться сантиментами и ошибаться, но, разумеется, понимал, как чувства могут двигать другими и заставлять их совершать ошибки.