Ох уж эта Люся

Петрова, конечно, лукавила. Рожать она отправилась к маме Лене. Но до этого оставалось еще довольно много времени, о котором Люся почти ничего не рассказывала. К сожалению, надо отметить, ибо интересные события происходили вокруг набирающей вес Петровой, интересные, и весьма.

Люся всячески отбрыкивалась от задушевных разговоров с подругами «о том, о сем», ссылаясь на полную неосведомленность. Соседки ей не доверяли, но виду не показывали, потому что гениальная Левина строго-настрого запретила красавицам касаться животрепещущих вопросов. Соня сама вводила их в курс дела, так как тайком читала адресованные Петровой письма с малой родины: от мужа и от матери.

Письма Жебета были лаконичны и представляли собой краткие отчеты об устройстве быта в новой квартире, полученной им как молодым специалистом. Некоторые иногда завершались фразой «Как ты себя чувствуешь?» Зато ни в одном из них не было упоминания об ожидаемом ребенке.

Письма мамы Лены в противовес жебетовским поражали объемом и эмоционально-художественным изображением событий. «Эта тварь, – писала мама Лена, – встречает его после работы, и они вместе идут домой. Ни стыда, ни совести. У людей на глазах. И он поддерживает ее под руку. Зря ты, Люся, не едешь – семью надо спасать…» Так заканчивалось практически каждое письмо.

О твари было известно довольно много: имя – Наташа, Люсина ровесница, к тому же замужем и с техникумом за плечами. Ее фотографию, сорванную с доски почета, мама Лена для ознакомления отправила Петровой в Одессу. С карточки на Люсю смотрела миловидная молодая женщина, одетая в гипюровую блузку. Ничего отвратительного и отталкивающего в ней не было, и Петрова даже мысленно тварью ее не называла.

Вид Люсиной соперницы подтолкнул Левину к самодеятельности: дождавшись конца семестра, она отправила Жебету телеграмму о неожиданно возникшем во время беременности осложнении. Соня не мелочилась и обрисовала ситуацию как вопрос жизни и смерти.

Ни о чем не подозревавшая Петрова спокойно посещала лекции, сдавала «хвосты», ходила в женскую консультацию и отчаянно толстела. В деканате Люсе по-свойски намекнули о возможности взять академ, на работе – о необходимости уйти в декрет, но Петрова лениво отмахивалась от соблазнов и, раздувшись, плыла по течению к намеченной пристани.

Прибывший накануне Нового года Павлик рвался к телу находящейся на грани жизни и смерти жены, но был остановлен предусмотрительной мадемуазель Левиной прямо у дверей двести седьмой комнаты.

– Как она?

– Плохо, – честно ответила Соня.

– В больнице?

– Нет.

– Вы же писали… – попробовал усомниться Жебет.

– Писала, но…

До Павлика медленно начал доходить весь ужас случившегося, и у него задрожали губы:

– Когда это произошло?

– Что? – тоже забеспокоилась Соня.

– Это…

– Это произошло сразу же после того, как ты ей изменил, – прошипела Левина, распахнув дверь, втолкнула Жебета в комнату и испарилась в темноте общажного коридора.

Не поворачиваясь, Петрова, сидевшая над книжками, весело поприветствовала:

– Сонь, ты? Холодрыга какая, а?

Левина не ответила.

– Замерзла? – ласково уточнила Люся и тяжело поднялась со стула.

– Это я, – выдохнул Павлик, и Петровой показалось, что комната качнулась сначала влево, потом вправо.

– Ты-ы-ы? – пришла Люсина очередь удивляться.

– Я, – уже гораздо тверже произнес Жебет. – К чему весь этот маскарад?

– Какой маскарад?

– Этот, – грозно ответил Павлик и протянул жене Сонину телеграмму.

Петрова несколько раз прочитала текст, прежде чем поняла, что произошло.

– Я не имею к этому никакого отношения, – тускло прокомментировала она.

– Позволь мне не поверить, – саркастически отрезал Жебет.

– Не верь.

– Я не понимаю! – завизжал Павлик. – Я не понимаю, как у тебя возникла мысль спекулировать такими вещами. Я не понимаю!

– По-моему, я сказала, что не имею к этому никакого отношения, – спокойно и глухо проговорила Петрова.

– Это подло! Это безнравственно! Я думал, что произошло самое страшное. Я не спал ночь.

– Самое страшное – это что? Ты думал, что я потеряла ребенка?

– При чем тут ребенок? – искренне изумился Жебет.

– Тогда кто тут при чем?

– Ты.

– Я-я-я?

– Конечно, ты.

– Теперь позволь мне тебе не поверить.

– У тебя нет оснований мне не доверять, – засопротивлялся Павлик.

– Есть. Например, Наташа.

– Оставь Наташу в покое! Это тебя не касается.

– Почему не касается? Я все-таки твоя жена.

– Я этого не отрицал.

– Тогда при чем здесь Наташа? Может быть, объяснишь? – миролюбиво предложила Петрова.

– Боже мой! – простонал Жебет. – Пошлые, тупые обыватели. Все меряют по себе. Наташа – прекрасная женщина. Замужняя, между прочим.

– Я знаю. Тогда почему замужняя женщина встречает женатого мужчину после работы, не скрываясь, идет к нему домой, остается там какое-то время, держит в его квартире свою зубную щетку, тапочки? – начала терять над собой контроль Люся. – Почему?

– Ты настаиваешь, чтобы я объяснил?

– Я настаиваю, чтобы ты мне это объяснил.

– Она – чудо, – сказал Павлик и засветился. – У нас высокие отношения…

– Насколько выше половых?

– Ты начинаешь говорить пошлости. Это так на тебя не похоже, – укоризненно произнес Жебет.

– Это ты говоришь пошлости, рассказывая жене о том, какие чувства ты испытываешь к другой женщине, какое она чудо…

– Хватит, – отрезал Павлик. – Я устал.

– Я тебя понимаю и тоже устала, поэтому настаиваю на разводе.

– Зачем? Это нецелесообразно.

– Это целесообразно. Каждый останется при своем: ты – при Наташе, я – при ребенке.

Петрова отвернулась. Жебет растерянно переступал с ноги на ногу:

– Могу я здесь переночевать?

– Нет.

– Почему?

– Потому. Мне кажется, мы обо всем договорились.

– Это смешно. Неужели мне идти сейчас в гостиницу? Завтра Новый год – они все переполнены. К тому же я вряд ли тебя потесню. Здесь четыре кровати. Твои соседки знают, что я приехал, они не придут.

– Жаль.

– Что жаль: что приехал или что не придут?

– Все жаль, – ответила Петрова и посмотрела на Жебета.

– Так я могу остаться?

– Мне все равно. Оставайся.

Ночью между собравшимися разводиться супругами произошло то, что обычно происходит в окончание ссоры. Павлик сопел – Петрова терпела.