Ох уж эти Шелли

Непостижимо, обычно литературно одаренные женщины берут сюжеты из своего круга, из того, что они видят каждый день, или черпают из прочитанных ими ранее книг. Но Мэри Шелли была особенной женщиной, она критиковала своего мужа, указывала ему на ошибки и предлагая замены неудачных слов и оборотов. Описывая картины природы от лица Виктора Франкенштейна, она явно взяла за образец их с Перси свадебное путешествие, когда они то и дело переезжали с места на место, дни напролет бродя по горам и долам. Кстати, своего героя она поселила в Женеве, где они с Перси задержались на несколько недель и Мэри могла без спешки изучить обстановку. Она вспоминала запахи улицы Живодеров, когда описывала лабораторию ученого, где он трудился над разлагающимися останками. Да. она прекрасно знала, как это все должно было смердеть, и могла по собственному желанию воссоздать в памяти запах во время написания этих сцен.

— Я уже разобрался. Автор "Франкенштейна" Перси Шелли, — устало отмахнулся суперинтендант Вильсон. — Судите сами. Предисловие Перси Биши Шелли — это раз, и в десятой главе цитируется раннее стихотворение Шелли "Изменчивость" — это два. Что это, если не авторская подпись?

— Я бы сказал, что это цитата. — Нокс неуверенно развел руками. — Я больше готов поверить, что писала женщина уже потому, что, когда, чудовище потребовало, чтобы Виктор создал для него подругу, тот уезжает черт знает куда, колесит из города в город и затем в течение нескольких месяцев мастерит нового человека вдали от цивилизованного общества. Уверен, что автор-мужчина решил бы, что, если Франкенштейн один раз уже слепил гомункула из мертвой плоти, что ему стоит воспользоваться готовыми чертежами и сотворить другого? Но женщина, которая много месяцев вынашивает ребенка, не может свыкнуться с мыслью, что подобное возможно впопыхах.

— М-да… — только и мог ответить Вильсон.

— По их записям я понял, что Мэри не только очень хороший писатель, она обладает критическим умом и чутьем, во всяком случае, Перси показывает ей свои свежие вещи, и нередко она жестоко критикует и редактирует его.

— Критикует самого Перси Биши Шелли?! — не поверил суперинтендант. — Каково! Представляю, если бы моя жена начала критиковать мою полицейскую работу. Не дай бог, ведь вслед за Женевьевой это бы начали проделывать мои дочки. Брр…

— Я нашел там начало поэмы "Атласная колдунья", так вот, судя по датам, он него несколько раз переделывал, а потом новый вариант вдруг начал обращением к своей жене. Сначала он посвятил ей саму поэму, там так и написано… — Нокс пошуршал листами. — А вот: "Посвящение (Мэри, упрекнувшей мою поэму в том, что она лишена человеческого интереса)".

И дальше разговор с ней и опять по имени:

Как, Мэри? Ты ужалена хулой(Змея страшна и мертвая) газеты?Мою поэму ты зовешь плохойЗа то одно, что лишена сюжета?

Мышей не ловит котик молодой,Но он прелестен, несмотря на это,Резов и смел. Я просто в этот разФантазию слагал, а не рассказ[5]

.

— Получается, что это… она ему выговорила "фи", а он взял да и включил свои оправдания в поэму. Уму непостижимо!

— Но роман, о котором мы спорим, назван "Франкенштейн, или Современный Прометей", а Шелли уже осмыслял образ Прометея в поэтической драме "Освобожденный Прометей", я присутствовал в салоне мадам Рекарди, где он читал отрывки. Помню, тогда я не решился вступить в дискуссию, хотя кто-то из присутствующих вскоре припомнил Перси трагедию Эсхила "Прометей прикованный", и он подтвердил, что замысел подсказало ему именно это произведение. Помню, читал когда-то, там прикованный к горе Прометей с горделивым презрением отвечает на упреки Зевса.

Нокс кивнул, Эсхила изучали в школе, где он учился. И он прекрасно помнил эту вещь.

— Кстати, Шелли тогда высказался в таком роде, что лично для него де неприемлема традиционная концовка мифа, там, где происходит примирение повелителя Олимпа и гордого титана — защитника и учителя людей. Он тогда озорно ухмыльнулся, от чего стал похож на уличного озорника, и сказал, что в его представлении подобная концовка не достойна гения Эсхила, так как она слаба и лишена зубов. И добавил, что, безусловно, святош должен устраивать такой итог — полное примирению между Защитником человечества и его Угнетателем, эдакое возвращение блудного сына. Нет, Прометей уже не будет Прометеем, если перестанет быть бунтарем. Революционер, отказавшийся от идеалов революции и согласившийся быть как все, вставший, так сказать, в среднюю линию, перестает быть самим собой. Таким образом, бунтарь, освободитель угнетенных, революционер исчезает вместе со своим некогда гордым именем, дабы превратиться в среднестатистического гражданина.