Охота

– Я тебя от детей отстраняю, – сказал отец. – От учебы и от работы. Ты уже стара. И чему ты можешь их научить? Смотри, где твои дети?! – Он обернулся, посмотрел ей прямо в глаза. – Варлаам и Дмитрий гниют в земле, Злата ослепла, а Адриан твой любимый превратился в скота. – Отец сжал Симино плечо. – В кого они? В кого отступники? Чему ты их учила?

«Мы же вместе учили», – хотела сказать Сима, но она знала, что малый, семейный мир всегда лежал на ее плечах. Отец вел обительскую жизнь. У него было множество детей. У нее – всего четверо.

– Завтра казню Адриана, – сказал отец. – Раньше верил в то, что он из колодца очищенным выйдет. Теперь не верю. Бог твоих детей проклял, Серафима. И Злату бы убить надо, да только она, может, с ребенком. С ней подожду, а если не народит, то тоже казню.

– Благодарю тебя, отец, за миелосердие. – Сима хотела перекреститься, хотя бы поднять руку ко лбу, но отец все еще сжимал ее плечо. – Благодарю Бога нашего, Иисуса Христа, за миелосердие. Спасибо Тебе, Господи, и прости рабе Твоей прегрешения сыновей и дочери ее.

– Аминь, – сказал отец. Сима видела, что и его лицо неспокойно. Все же Дмитрий был и его сыном, и сыном любимым и самым ценным. Сорок лет ходил по земле Дмитрий и ни разу отца не ослушался и не оступился. Сима знала, что и умер он не от того, что оступился, – просто его тело износилось и выпустило в небо бессмертную его душу.

Они еще долго молчали. Отец смотрел на горящую свечу, Сима на отца.

– Спать пойду, – сказал отец. – И тебе бы спать.

– Я не ела сегодня. – Сима облизнула верхнюю губу. – Пришли ко мне маленькую Еву, она мне принесет с кухни, что осталось.

– Пришлю. – Отец поднялся и вышел.

Вера открыла холодильник и вздохнула. На верхней полке лежали овощи: два кабачка, фиолетовая луковица и пластиковая коробочка с ростками сои. Среднюю полку соседка заставила упаковками миндального молока, видимо, рассчитывая, что в Питере они с Верой проведут еще три-четыре месяца. На нижней полке одиноко перекатывалась банка соленых огурцов.

– Мишка! – Вера потыкала кабачки пальцами. Они были совсем неспелые.

– Чего? – Соседка, которая еще секунду назад стучала по клавиатуре ноутбука, возникла в дверях кухни.

– Хлеб есть? – спросила Вера.

– Хлеб есть. – Мишка открыла ящик над плитой. – Я сначала купила какой-то, но он оказался с молоком, и я тогда купила другой.

Она достала с полки запечатанный батон, положила на плиту.

– Тебе нарезать? – спросила она. – Можно на него огурцы положить. И сою. Или кабачки.

Вера вздохнула, повернулась так, чтобы не задеть дверцу холодильника левой рукой.

– Давай сюда, – сказала она. Мишка открыла батон, смяла в руке пластиковую упаковку, а батон отдала Вере.

– Ты его так есть будешь? – спросила она, стараясь не смотреть на Верину повязку. Вместо этого перевела взгляд на собственное запястье, на которое вернулся крестик. Потрогала его, повертела. – Чего молчишь? – спросила она наконец. Вера подошла к ней поближе, взяла за левое запястье здоровой рукой.

– Что там в сканах? – спросила она. Соседка весь день разгребала статьи, присланные подругой из Петрозаводска.

– Много чего. – Мишка все еще не поднимала взгляда. Ее щеки двигались, как будто она жевала жвачку.

– Ну чего ты? – Вера отпустила Мишкино запястье, прикоснулась к ее щеке, провела пальцем по пластырю. У соседки таких пластырей было семь. Два на щеке, три на левой руке, которую она ободрала, когда прыгнула на лестнице, и еще два на шее. Туда попали щепки от дверного косяка.

– Мне надо ехать в Петрозаводск, – сказала Мишка. Вера кивнула. – И я не хочу брать тебя с собой. – Соседка нахмурилась. – Потому что это может быть опасно, и я не хочу, чтобы тебе еще хоть раз было опасно.

Вера погладила Мишку по пластырю, опустила руку.

– Я бы с тобой и не поехала, – сказала она. – Мне руку надо лечить. – Вера кивнула на ремни, стягивавшие ее левое плечо.

– Я и оставлять тебя не хочу. – Мишкино лицо стало совсем суровым, как будто она собиралась выносить приговор в суде. – Я не хочу, чтобы ты тут была одна. Или в Москве.

– Я не буду одна. – Вера улыбнулась. – Побуду здесь неделю. Встречусь с родителями, потусуюсь с друзьями.

– Дядя Сережа сказал, что будет за тобой приглядывать, если ты останешься, – сказала Мишка. – И Алексей Борисович тоже. Если хочешь.

– Хочу. – Верина улыбка стала еще шире. – Иди сюда.

Она осторожно обняла соседку, погладила ее по спине.

– С Богом, – сказала она. – Только давай с таким, который и дурам тоже помогает.

Эпилог

Ева никогда раньше Бабе ходить не помогала и удивилась тому, какая Баба оказалась легкая. Баба положила руку на Евино плечо, но почти не опиралась, шла сама.

– К колодцу, – сказала она, и Ева послушно вывела ее коридором на улицу. Вчерашний мороз только окреп, и в ночном воздухе теперь кружились снежинки. Ева была уже не босиком – еще вечером детям разрешили надеть носки и лапти.