Охота на орлов

Огорченный обидным открытием, Тулл, тем не менее, горячо приветствовал Тиберия, когда тот въехал на форум на колеснице, запряженной четверкой великолепных белых жеребцов. Народ разразился приветственными криками, воздух задрожал от рукоплесканий, криков и барабанного боя. Облаченный в пурпурную тунику и тогу полководца-триумфатора, с нарумяненным лицом, Тиберий в одной руке держал скипетр, в другой – лавровую ветвь. Мясистый подбородок и длинный нос не добавляли ему красоты, но в этот поистине принадлежавший ему день он выглядел вполне величественно. Позади Тиберия стоял раб, обязанностью которого было держать лавровый венок над головой триумфатора на протяжении всего праздничного действа.

– Тиберий! Тиберий! Тиберий! – скандировала толпа.

Вероятность того, что Тиберий узнает Тулла – второго когда-то представляли первому – и задастся вопросом, что центурион делает в Риме, была совершенно ничтожна, и все же Тулл опустил глаза, когда преемник императора проезжал мимо. Чего центурион не ожидал, так это того, что племянник Тиберия, Германик, с которым Тулл был тоже знаком, появится верхом на коне сразу за колесницей триумфатора. Лицо у высокого мощного Германика было спокойное, благожелательное; подбородок твердый, волосы густые, каштановые. Даже в обыденной жизни он производил на окружающих сильное впечатление, а в сверкающих позолоченных доспехах казался почти богом.

В какой-то момент Тулл поднял взгляд и обнаружил, что смотрит прямо на Германика, который не сводит с него глаз и хмурится. Мгновение спустя Германик отчетливо произнес:

– Я тебя знаю!

Тулл обомлел, словно новобранец, на которого заорал центурион. К его ужасу, процессия приостановилась по какой-то причине, и вместо того, чтобы проехать мимо, Германик осадил коня как раз напротив. Центурион было хотел пригнуться, развернуться и бежать, но силы оставили его.

Фенестела тоже увидел Германика и, отвернув лицо, вцепился в руку Тулла и прошептал:

– Пора убираться отсюда!

Прикосновение приятеля заставило Тулла очнуться.

– Ты! Центурион!

Он мог сделать вид, что не услышал, отвести взгляд в сторону и ждать, пока Германик с процессией двинется дальше, не успев отдать приказа схватить его. Мог попробовать бежать, бежать как крыса, застигнутая в сточной канаве, спасаться от преследования, но мог и остаться на месте и, как подобает мужчине, приветствовать Германика.

Не отвечая на отчаянный призыв Фенестелы, он расправил плечи и посмотрел в строгие глаза всадника:

– Ты обращаешься ко мне, господин?

– К тебе. Ты служишь на Рейне, ведь так?

– У тебя прекрасная память, господин, – отвечал Тулл, испытывая горячее желание провалиться сквозь землю. Если Германик вспомнит, о чем они с ним беседовали, то есть о ловушке Арминия и уничтожении войска Вара, то ему, Туллу, несдобровать. Нарушение императорского запрета – тяжкое преступление.

– Бежим! – горячо шептал Фенестела.

– Мы встречались там в прошлом году, – сказал Германик.

– Да, господин. Это честь для меня, что ты помнишь. – Краем глаза Тулл заметил, что колесница Тиберия двинулась. Центурион мысленно вознес молитву богам.

– Подойдешь ко мне, когда жертвы будут принесены. Встретимся перед курией.

– Конечно, господин.

Слабая надежда на то, что удастся улизнуть до назначенной встречи, тут же испарилась: Германик кивком головы отдал приказ двум преторианцам, и те сразу же направились сквозь толпу в направлении Тулла. «Вот дерьмо, – подумал центурион. – Он знает, что меня не должно быть ни в Италии, ни тем более в Риме».

– Уходи, – приказал Тулл Фенестеле. – Он тебя не заметил.

– Я от этих павлинов не побегу, – заявил Фенестела, рассматривая начищенные до блеска доспехи и шлемы преторианцев.

– Фенестела…

– Я останусь с тобой, центурион. – Фенестела упрямо выдвинул подбородок.

«Дурак я, – подумал Тулл. – Заносчивый, ограниченный дурак. И Фенестела такой же. Пережить все, что нам устроил Арминий со своими псами, и вот теперь попасться одному из своих же…»

Он уже явственно слышал, как им зачитывают смертный приговор.

Два часа ожидания неподалеку от входа в курию показались Туллу вечностью. Словно во сне, он равнодушно наблюдал за тем, как уводят пленников, которых должны были казнить у подножия Капитолия, как Тиберий поднимается по холму к храму Юпитера, слышал шум толпы, наблюдавшей за церемонией в Храме, смотрел на раздачу хлеба и вина простонародью. Даже прохождение маршем солдат за колесницей Тиберия – та часть празднества, которую он хотел увидеть больше всего, – не подняло настроения. Центурион винил себя в том, что втянул Фенестелу в неприятности, и широкими шагами под бдительными взорами невозмутимых преторианцев мерил пространство перед входом в курию.

В какой-то момент мелькнула мысль убить преторианцев и бежать, но Фенестела, с которым он поделился своими соображениями, моментально образумил товарища.