Охотничьи были. Рассказы об охотниках и рыбаках

— Жука, иди сюда, — позвал я собаку. Она; мелко вздрагивая, подползла ко мне. На глазах слезы.

— Вы не имеете права портить чужую собаку. Я ее трое суток перед охотой не кормил.

— Что за издевательство?

— Чтобы лучше за дичью шла, — объяснил Корепа.

— Чепуха это. Она совсем отощала, и если ее сегодня не накормить, она вообще ни за какой дичью не пойдет.

— Заставлю — и пойдет! — грубо бросил Корепа. Он попытался снова пнуть собаку, но та своевременно отскочила, понуря голову, отошла в сторонку и стала рыть лапами землю.

— Опять мышей ищет, — сказал Корепа. — Жука, ко мне!

Собака не обратила внимания на его приказ. Корепа вскипел, схватил ружье.

— Пристрелю!

— Бросьте вы дурака валять, — сказал я. — Давайте ужинать.

Корепа опустил ружье…

В компании с таким охотником мне той ночью спать не пришлось. Просто не хотелось.

На рассвете я стал будить Корепу. Он кряхтел, мычал, ругался, но на ноги подняться не мог — действовала выпитая водка. Я оставил его одного на месте ночевки.

На дальних озерах уже слышались выстрелы. Весело похрустывала под ногами покрытая инеем трава, в вышине пролетали на юг журавли, крякали невидимые чирки. Несмотря на бессонную ночь, я чувствовал себя бодрым и вскоре, увлекшись охотой, забыл и ночные приключения и самого Корепу.

В полдень на берегу Источного озера я остановился на привал. Развел костер, разложил на газете еду, и впервые за день почувствовал сильную усталость. Даже аппетит пропал. Меня непреодолимо тянуло ко сну. Не помню, как задремал, свернувшись у теплого костра.

Вдруг недалеко от меня, в ольховнике, грянул выстрел, послышался истошный визг и вой зверя.

Схватив ружье, я ринулся в кусты.

У ствола ольхи билась на земле собака Жука. Передние лапы и морда в крови. В нескольких шагах от нее стоял Корепа и перезаряжал ружье.

— Что вы делаете!? — закричал я и схватил его за локоть.

— Отстань! Собаку расстреливаю… Видишь?

Он оттолкнул меня и снова выстрелил. Жука страшно взвыла и вытянула перебитые задние лапы.

Не вытерпев, я вырвал у Корепы ружье и отбросил в сторону. Оно ударилось о пень. Ложа треснула.

— За что собаку бьешь?

— За уткой не идет… мышей ловит…

Собака продолжала визжать.

Когда я вскинул ружье, Корепа трусливо поднял трясущиеся руки.

— Мерзавец! — вырвалось у меня. — Тебя бы надо пристрелить, а приходится кончать собаку… Из жалости, чтобы не мучалась напрасно…

А. Спешилов

У КАМНЯ ГОВОРЛИВОГО

В компании охотников я ехал на буксирном пароходике по Вишере.

Была осень. Первые заморозки уже сняли с березняка летний покров. На прибрежных песках гнили ржавые листья. Только в тайге, на склонах каменистых гор, кое-где еще горели оранжевые пятна рябин.

Высоко над лесами вздымалась громада Полюд-горы. Пароходик прошел мимо камня Ветлана, что отвесной стеной опускается прямо в Вишеру.

Поровнялись с камнем Говорливым. Рулевой дал свисток — и камень заговорил. Прокатилось громкое эхо.

Журчание воды в речке Говорухе, что впадает здесь в Вишеру, шум крыльев пролетевшей птицы, любой шорох, малейшие звуки усиливает и отбрасывает от себя чудесная гора.

Во время осеннего паводка Вишера становится бурной. Вверх по течению мы плыли медленно, не прямо по фарватеру, а зигзагообразно — от левого берега к правому, затем от правого к левому и так далее. Казалось, пароход взбирается в гору.

То с правой, то с левой стороны, как неприступные гигантские крепости, открывались взору знаменитые вишерские камни-горы, далеко-далеко на горизонте синел Уральский хребет.

Я сидел на скамейке у штурвальной рубки и забыл, куда еду и зачем, так было величественно и красиво кругом. И вдруг — как удар по голове:

— Утка!

Это крикнул рулевой.

— Самый тихий! Стоп!

На мостике появился капитан.

— Что за пристань? — спросил он рулевого.

— Утка, Иван Григорьевич. Перед самым носом, — объяснил рулевой.

Действительно, совсем недалеко от парохода плыла дикая утка.

Вышли из каюты охотники, впопыхах заряжая ружья.

— Ну и утка! — не унимался рулевой. — Вперегонку с пароходом плывет, летать не желает…

«Должно быть, подранок», — подумал я. В этот момент раздался залп из трех стволов. Утка ушла под воду и вынырнула метров за десять, в другом месте. Охотники снова разрядили ружья. Утка снова нырнула… И пошла пальба. Ружейные выстрелы, эхо камня Говорливого — все слилось в сплошной грохот и гул.

Рулевой, мальчишка из практикантов, крутил штурвальное колесо, топтался в рубке и «болел», брызгая слюною:

— Тут она, тут… сейчас вынырнет… Дуплетом лупи! Эх, мазилы! Опять не попали. Ну и живучая, собака!.. Так ее, так. Не уйдешь!

Утка упорно боролась за свою жизнь, несмотря на подбитые крылья. Она на секунду показывалась из воды и снова ныряла.

На палубу высыпали любопытные из команды парохода. Кто критиковал неудачных охотников, кто давал советы. Но в защиту жертвы — ни одного слова, как будто это была не безобидная, несчастная, уже подбитая утка, а злейший враг.

Наконец утку убили. Она спокойно проплыла мимо парохода, уже ни у кого не вызывая интереса. И никому она не была нужна.