Охотник на ведьм

Тишина… Непостижимая, томная и ленивая, какая бывает теплыми весенними вечерами. Где-то пел жаворонок, дождавшийся прилета своей самочки, и теперь сходит с ума от тепла, весны, жизни. Передо мной лежала груда бревен, в которых уже смутно угадывались очертания избы. Почерневшее дерево, словно оно пролежало здесь не один год, понемногу врастая в землю, обвивалось дикими травами, зарастало диким кустарником. Только там, где упала Ведьма, виднелось непонятное движение. На черной проплешине, где даже трава не росла, лежал, извиваясь упругими кольцами, плотный клубок змей. Они лениво ползали, переплетаясь в чудные узоры, среди которых изредка мелькали плоские треугольные головы с мелькающим раздвоенным языком.

Я сделал несколько шагов назад, осмотрелся. А ведь словно и не было ничего — обычный заброшенный много лет назад хутор. У ограды на миг останавливаюсь и, обернувшись, смотрю на развалины — в ближайшие несколько лет здесь ничего сверхъестественного не случится. Не гадаю — знаю. Потом, много позже, поселится какая нибудь нежить. Уж слишком место для них подходящее, заклятое. Может и нужно хутор осмотреть — но нет, увольте меня от такой сомнительной радости. Такое можно найти, что не обрадуюсь. Замучаюсь, в тщетной попытке избавиться от ведьминого «подарка». Сердце стучит так, словно сейчас из груди выпрыгнет, и усталость, смертельная усталость, которая пригибает меня к земле, наливая все тело свинцом. Хочется упасть на траву и заснуть. Нет! С трудом переставляя ноги, иду к машине — медленно, размеренно, словно несу на плечах неподъемный груз. По руке и ногам стекает кровь, капая на землю. Сейчас… Дойду… Перевяжусь…

— Йезус Мария!

— Во веки веков, — прошептал я и, привалившись к двери, медленно сполз на землю…

Очнулся только утром, когда сквозь разноцветные стекла оконного витража, ярко светило солнце. Лежал на кровати в маленькой комнате, где, кроме небольшого комода и распятия на стене, ничего не было. Хотя нет — неподалеку от окна стоял один деревянный стул, на спинке которого висела моя одежда — влажная, со следами крови. Кто-то, добрая душа, пытался застирать пятна. И пахнет странно, травами и воском. Ни дать, ни взять — монастырская келья. Ну да, конечно, ведь вчера, уже заполночь, я все же сумел добраться до костела…

Обратную дорогу помнил смутно, будто сквозь туман, даже звуки были глухими, словно через вату. Помню, что еле добрел до машины и кое-как перевязал раны. А дальше — как отрезало. Но если я живой и лежу на чистой кровати, значит доехал.

Через несколько минут в коридоре послышались шаги, и в комнату осторожно, видно, опасаясь потревожить мой покой, заглянул ксендз.

— Доброе утро, Александр!

— Доброе, святой отец, — я немного поморщился от боли и приподнялся на подушках.

— Лежите, лежите, — он махнул рукой и улыбнулся. — Вы сегодня гораздо лучше выглядите. А вчера, мы грешным делом подумали, что нас посетила нечистая сила…

— Нечистая сила в костеле, — у меня перед глазами мелькнул старший брат Станислова, проповедующий в храме. — Бывает и такое…

Казимерас слегка нахмурился и покачал головой. Ладно, надеюсь, не обиделся на мою реплику. Если что, спишем на травму — мол, вчера изволил головой приложиться. Например, с разбегу об пень; чем не оправдание? Я пошевелил рукой, и левое плечо отозвалось резкой болью. Повязку мне наложили; бедро, судя по ощущениям, тоже перевязали. Интересно, он полицию поставил в известность? По идее, должен: если пистолет в руки брал, значит, почувствовал свежий запах пороха. Может, меня уже за дверями с наручниками ожидают? Не хотелось бы. Ничем особенным мне это не грозит, но ненужных вопросов возникнет множество. К расспросам могут еще припаять стрельбу в неположенном месте, что расценивается как административное нарушение и карается штрафом в сто евро. Ну, это переживем, не обеднеем. Попытался усмехнуться, но, скажу честно, получилось плохо, что-то муторно мне и зябко. Ксендз вошел в комнату и остановился на середине комнаты, сняв очки. Долго протирал их кусочком светлой замши, словно готовился к неприятному разговору.

— Казимерас…

— Не надо ничего говорить, Александр, — ксендз покачал головой, — мы не на исповеди, да и вы, судя по крестику на шее, не католик. Не скрою, у меня есть к вам несколько вопросов. Мне почему-то кажется, что ваше вчерашнее посещение как-то связано с нашим храмом. Не спрашивайте, откуда такая уверенность, это трудно объяснить. Это так?

— Да, — я кивнул головой, — но…

— Погодите, — он поднял руку, словно благословляя меня, — я не прошу у вас объяснений. Если бы не православный крест, то я бы решил, что вы из тайного отдела Конгрегации Доктрины Веры, но сейчас пребываю в некотором замешательстве, особенно если учитывать некоторые странности последних событий.

— Простите, но я не понимаю, причем здесь старейшая из девяти Конгрегаций Римской курии. В ее компетенции находится наблюдение за чистотой вероучения и морали, а не события последних дней.