Охотник на вундерваффе

На снегу сидело нечто, напоминающее типичного погорельца. В неглубокой воронке сидел на корточках немец в черных лопнувших на заду штанах (в прорехе просматривались труселя небесно-голубого цвета) и коротком мундирчике танкиста, одетом поверх свитера. И форма, и свитер немца сильно обгорели в нескольких местах, особенно на спине и локтях, но, похоже, их владелец отделался относительно легко. На груди немца вполне сохранились овальные пристежки за танковые атаки и ранения и «Айронкройц» а на плечах – узкие серебристые погоны цвета рыбьей чешуи с розовым кантом и двумя золотистыми четырехугольными звездочками. Ого, знатный «улов» – целый капитан танковых войск…

Глаза у немца были вроде бы в порядке, хотя его закопченную физиономию и украшали несколько свежих волдырей от ожогов. Кисти рук у немца обгорели куда сильнее – докрасна, и кожа с них местами прямо-таки свисала. Из ушей немца сочилась быстро густевшая на морозе кровь. Стало быть, еще и контуженый…

В остальном этот попавший под залп «катюши» (чего я, надо признаться, искренне не пожелал бы никому и никогда) немецкий капитан держался обеими обожженными руками за свою изрядно обгорелую прическу и ругался (а что ему еще оставалось?), раскачиваясь из стороны в сторону. Ни к кому специально не обращаясь, он снова и снова повторял:

– Stalins Оrgan… Ferfluchter Stalins Organ… Buseranti…

Судя по последней реплике, контуженый и обожженный капитан панцерваффе был австрийцем. Поскольку только в краю венских вальсов, шницелей и штруделей педерастов именуют столь заковыристым термином, совершенно нехарактерным для других мест, где тевтоны говорят по-немецки. Нас он имел в виду или собственное начальство – черт его разберет…

Я подошел к нему и, сделав страшное лицо, заорал:

– Schtee auf! Schnell!

Услышал он меня или догадался по губам, не знаю. Но, посмотрев в мою сторону и увидев наведенный ствол «ППШ», немец послушно поднял руки вверх и выбрался из воронки.

Это было хорошо, поскольку означало, что с ума он вроде бы не сошел. Шмон карманов гитлеровца дал офицерскую книжку, в которой обладатель документа был поименован как гаптман Ханс Герман Дохт из 17-й танковой дивизии. Так сказать, первичная информация. А может, и единственная, учитывая, что мне было неведомо, стал ли вообще разговаривать этот подгорелый ариец потом, на допросах.

– Охраняй его, – велел я Зырину. – И к танкам тоже старайся никого не подпускать. Я за начальством. А то тут много всего интересного.

Я сел в «Бантам» к Сигизмундычу, и мы поехали обратно.

Заслушав прямо на морозе мой краткий доклад, Никитин немедленно запрыгнул в джип и поехал с нами на поле брани, оставив на хозяйстве Капканова, который как раз перетаскивал тело Глухоманюка в сторону нашего «Студера» с помощью двух очень недовольных бойцов, позаимствованных им непонятно где.

Прибыв на поле боя, Никитин сначала удивился, а потом явно начал испытывать профессиональный зуд, поскольку немедленно развил бурную деятельность, выставив часовых у всех четырех экспериментальных немецких танков, подбитых нами.

Потом, забрав пленного и Зырина, мы приехали обратно. Въезжая в хутор, увидели, как с востока в него входит довольно длинная колонна техники.

Впереди ехал давешний «БА-64», из башни которого с видом победителя таращился уже знакомый нам старший лейтенант Осыка, а за ним шли наши танки – двенадцать «Т-34» разного образца и года выпуска и пяток «Т-70». Увидев нас, колонна остановилась.

И здесь я понял, что нет, ни фига наше местное высокое начальство сегодня не рисковало. Даже если бы нам не подвернулся серьезный «рояль в кустах» в виде батареи «катюш» и немцы все-таки намотали бы нас очень тонким слоем на траки своих танков, далеко они бы все равно не прошли – сначала по ним бы долбанули штурмовики, а потом они бы напоролись на эти самые танки. С непредсказуемым для них результатом.

– Чего запоздал, старший лейтенант? – поинтересовался Никитин у Осыки. Чувствовалось, что еще до начала сегодняшней заварушки этот старлей что-то пообещал нашему капитану, но, судя по выражению лица последнего, это обещание пошло не сдержал.

– А вот, – только и сказал Осыка, неопределенно пожав плечами.

Из широкого башенного люка головного «Т-34», на борту покрашенной белилами башни которого красовалась размашистая надпись «Красный латышский стрелок» и красный номер «98», на снег спрыгнул невысокий командир в танкошлеме и полушубке.

– Подполковник Сапунов, – представился он и тут же поинтересовался тем, что здесь произошло.

Никитин доложил результат боя, который был примерно таким – уничтожено десять вражеских танков и один бронетранспортер, подсчитать людские потери противника пока нет возможности, но при этом один гитлеровский офицер все-таки был захвачен в плен живьем. Сам пленный немец в момент этого разговора сидел в «Бантике» под прицелом бдительного сержанта Зырина и с предельно тупым выражением лица, не мигая, смотрел на шляющихся вокруг него русских – похоже, контузило его все-таки довольно сильно…