Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств

Тогда качество фотографии оставляло желать лучшего. Большинство полицейских отделений все еще делали черно-белые снимки, поэтому я дополнительно запрашивал схематичную зарисовку места преступления со всеми пометками насчет следов и улик. Если следователь желал обратить мое внимание на что-то конкретное, я просил его написать об этом с обратной стороны фотокарточки, чтобы постороннее мнение не повлияло на мое первое впечатление. По той же причине, если следствие склонялось в сторону какого-то конкретного подозреваемого, раньше времени я не желал знать его имени и потому просил прислать список кандидатов в отдельном запечатанном конверте. В своем анализе я стремился к объективности.

Не менее важно было понять, забрал ли преступник что-нибудь у жертвы или с места преступления. Обычно в глаза сразу бросалась пропажа денег, ценностей или украшений, и все это немного приоткрывало завесу тайны над мотивами нападавшего. Исчезновение прочих предметов обнаружить гораздо труднее.

Если офицер или следователь заявлял, что у жертвы ничего не пропало, то я спрашивал: «Откуда вам это известно? Вы хотите сказать, что, если я вытащу лифчик или пару трусиков из ящика вашей жены или подружки, вы это заметите? Потому что если заметите, то вы больной ублюдок». Пропасть могла даже какая-нибудь мелочь, вроде заколки или пряди волос, что едва ли возможно обнаружить. Мне мало того, что место преступления выглядит так, будто все на своих местах. И обычно, когда мы в конце концов изловим преступника и обыщем его логово, нам попадаются самые неожиданные трофеи.

С самого начала было ясно, что многие как в самом Бюро, так и за его пределами не вполне понимают, чем мы занимаемся. На этой мысли я поймал себя еще в 1981-м, когда мы с Бобом Ресслером проводили в Нью-Йорке двухнедельный курс по анализу убийств. Мы выступали перед аудиторией из сотни следователей и детективов, главным образом из полиции Нью-Йорка, но также из разных юрисдикций нью-йоркской агломерации.

Однажды утром я устанавливал в классе громоздкий видеомагнитофон «Сони», какими мы пользовались в те дни. И тут мимо меня проходит явно вымотанный, эмоционально выгоревший следователь с бледным лицом и покрасневшими глазами и спрашивает:

— Значит, ты типа по профайлингу?

— Ага, именно, — отвечаю я, поворачиваясь к корпусу видеомагнитофона: — Кстати, вот тебе машина по составлению портретов.

Он смерил меня скептическим взглядом, каким прожженные детективы обычно награждают подозреваемых, но остался стоять на месте.

— Дай руку, — предложил я, — покажу, как это работает.

Заинтригованный, детектив протянул мне пятерню. Видеомагнитофон обладал весьма широким разъемом для кассет. Я взял следователя за руку, засунул ее в разъем для кассет и стал что-то вертеть и нажимать на корпусе. В это время Ресслер копался в другом конце кабинета, готовя свой материал. Он услышал меня и уже готовился прийти на выручку, если я вдруг схлопочу.

Но сыщик лишь спросил:

— Ну и какой у меня психологический портрет?

Я ответил:

— Дождись начала занятия. Ты все поймешь.

К счастью для меня, на занятии он, видимо, и сам обо всем догадался, когда я объяснял специфику психоанализа, используя видеомагнитофон по прямому предназначению: чтобы показывать! И сыщик не задержался после лекции, чтобы объясниться. Мораль сей басни такова: если бы только составить рабочий портрет было так просто! Нельзя просто сунуть руку (или что-нибудь еще) в некий агрегат и мгновенно проанализировать человека. Долгие годы компьютерщики совместно с работниками правоохранительных органов в поте лица пытались разработать программу, которая воспроизводила бы логический процесс профайлера, но до сих пор особых успехов они не добились.

Собственно говоря, профайлинг и анализ места преступления — это нечто большее, чем сбор фактических данных и проведение подсчетов. Хороший профайлер должен не только оценивать в совокупности широчайший спектр улик и сведений, но и уметь влезть в шкуру как преступника, так и его жертвы.

Он воссоздает в голове место преступления. Он изучает жертву вдоль и поперек, чтобы представить, как она могла реагировать на действия нападавшего. Он встает на ее место и сам мысленно переживает нападение, чем бы агрессор ни угрожал, будь то нож, пистолет, камень, кулаки или что-то еще. Он ощущает страх, который агрессор вселяет в жертву, подходя все ближе. Он чувствует ее боль, когда преступник насилует, избивает и режет ее. Он воочию представляет те пытки, через которые она прошла во имя удовлетворения сексуальных фантазий маньяка. Он испытывает на себе, каково это — кричать в ужасе и агонии, осознавая, что никто не придет на помощь, что преступник не остановится. Он должен знать, каково это на самом деле. Он несет тяжкое бремя, особенно если жертва — ребенок или старик.