Окись серебра

Ведьма, ухмыляясь, обошла котёл, приближаясь к скамейке. Виктория невольно вздрогнула, а вот Генрих отпрянул от неё и посмотрел на старуху с вызовом. Та протянула руку и в мгновение ока выдернула из его чёлки маленькую тёмную волосинку. Мальчик даже не вскрикнул, лишь поморщился слегка. Кошка спрыгнула с его колен и снова слилась с темнотой, а старуха хмыкнула и осторожно поместила волосок во флакон. Внутри тут же что-то вспыхнуло, вызвав облако сероватой пены, но тут же улеглось.

— А теперь пей, — замогильным голосом проговорила ведьма и протянула Генриху флакон.

Тот нервно сглотнул, но не отшатнулся, не задрожал и не прижался в испуге к матери. Он осторожно, двумя пальчиками, взял флакон, внимательно его рассмотрел и медленно поднёс к губам. Виктория с тревогой наблюдала, как из флакона исчезает странная жидкость. Интересно, какой у неё вкус? Есть ли он вообще?..

Наконец Генрих допил и протянул старухе пустой флакон. Та улыбнулась.

— Оставь себе на память, — сказала она уже совсем другим тоном. — Смотри, какой красивый.

Флакон и правда был необычным: из прозрачного, переливающегося в сполохах костра стекла, в форме конуса, с причудливыми узорами… Но Генрих либо забудет про него, либо разобьёт, играя, хотя лишать его подарка Виктория не собиралась.

— Спасибо, — довольно улыбнулся мальчик, перекладывая флакон из руки в руку.

— Да, благодарю тебя, — едва слышно проговорила Виктория.

— Подожди, найду питьё для муженька твоего… — Ведьма вновь направилась к шкафам, гордо приосанившись — она была явно довольна собой. — Не такое сильное, как это, конечно. Тут уж всё зависит от его воли. Захочет завязать — завяжет навсегда, не захочет… Ну, года на три-четыре этого зелья точно хватит. Давай ему каждый раз, когда он захочет горячительного. — Старуха поднялась на цыпочки, роясь среди склянок. — Один глоток — и мигом перехочет.

В лачуге повисла тишина, нарушаемая лишь звоном стекла и шорохом засушенных трав. Виктория ощутила, как по её сердцу разливается облегчение, как отступает страх. Внезапно она почувствовала себя буквально всемогущей. Ей одной долгое время удалось справляться с делами целого аллода, терпя пьяного мужа и недоверие вассалов, непокорность слуг и вечные недовольства крестьян. Но теперь это всё ей казалось мелочами, совсем ничтожными проблемами, которые совсем легко преодолеть. Она смогла одержать эту победу, непростую, стоившую ей немалого количества душевных сил, но всё же такую сладкую… Значит, в дальнейшем она сможет одержать ещё множество таких же побед.

Только выйдя из леса и вернувшись на дорогу, Виктория вспомнила, что так и не спросила имени ведьмы. Ну, хоть заплатила она ей достаточно щедро, и то хорошо.

* * *

В тот вечер Франц снова изволил почивать в беспамятстве, и леди Штейнберг с сожалением поняла, что ей снова придётся все важные вопросы решать самой — день был потрачен на поездку, так что предстояло просидеть при свечах всю ночь. Но для начала она направилась в детскую укладывать Генриха, всё ещё немного дрожа от пережитого волнения. Магия оказалась не такой страшной, как говорили священники: не было никаких демонов, да и крови особо тоже… Виктории подумалось, что её сын, впрочем, держался куда отважнее, чем она сама.

Генрих уже дремал при свете свечи, завернувшись в одеяло, когда она зашла в его комнату. Ведьма сказала, что ему предстоит стать великим человеком… Виктория в этом не сомневалась. Разве её сын может вырасти ничтожным, жалким, слабым, никак себя не проявившим и прожившим жизнь зазря? Виктории хотелось верить, что наследственность отца в нём проявится в малой степени или не проявится совсем: достаточно будет с него фамилии, замка и аллода в наследство.

Внезапно Генрих распахнул глаза и, увидев мать, улыбнулся. Виктория улыбнулась в ответ, прошла в комнату, прикрыв дверь, и лёгким выдохом задула свечу. Потом она присела на краешек его кровати.

— Мамочка, — позвал мальчик, — ты что, плачешь?

И правда, она только что почувствовала, как в её глазах начали собираться горячие слёзы, и быстро заморгала, чтобы прогнать их.

— Нет, котёнок, нет, — покачала головой она, поправляя ему одеяло. — Тебе показалось. Засыпай скорее.

Генрих перевернулся на бок, обняв подушку, и вскоре блаженно засопел, а она тихонько запела старую колыбельную:

— Я прихожу четвёртую ночь,Не зажигая свечей,Не обращаясь к посредникам и святым.

Здесь холодно и темно.Мне кажется, я вижу дно,И плещется серебро у края воды…[2]

Der Akkolade[3]

1382 год от Великого Затмения, июль

Тот год стал настоящим проклятием для семьи Штольцев. Весной скоропостижно скончался герцог Гидельштос, у которого Хельмут служил оруженосцем. Юному барону пришлось срочно вернуться домой, где буквально через пару месяцев умер от сердечного приступа его отец, барон Кристофер Штольц.