Окно в вышине

Его губы дрожали, рукав с зажатой в ней тряпкой делала на поверхности стойки маленькие круги.

— Ваше имя?

— Марло.

— Марло. Вы ничего не выпьете, пока будете ждать?

— Пожалуй, сухой мартини.

— Мартини, очень, очень сухой.

— О'кей.

— Что будете кушать?

— Пожалуйста, не хлопочите, — сказал я, — я уже перекусил.

— Конечно же, по дороге в школу, — сказал он. — Можно я подам вам маслину?

— Можете ею шлепнуть меня по носу, — сказал я, — если только это доставит вам удовольствие.

— Спасибо, сэр, — сказал он, — значит, сухой мартини.

Отойдя от меня шага на три, он вернулся и, перегнувшись через стойку, сказал:

— Я ошибся, составляя коктейль, и джентльмен указал мне на это.

— Я все слышал.

— И он сказал мне об этом так, как только джентльмен способен говорить о таких вещах. Ну как, например, большой начальник, когда он указывает вам на ваши маленькие ошибки. И я выслушал его.

— Угу, — сказал я, удивляясь сам, долго ли это будет продолжаться.

— Он заставил себя слушать, он ведь джентльмен. Ну а я, извините, привязался к вам, и наверное вас замучил.

— Ничего, ничего, — сказал я.

Подняв палец, он задумчиво посмотрел на него.

— Вот так-то, — сказал он, — прекрасный незнакомец.

— Все дело в моих карих глазах, — сказал я, — у них чересчур располагающий взгляд.

— Спасибо, друг, — сказал он тихо и пошел к другому концу стойки.

Я видел, как он звонил по телефону в конце бара, а потом возился с шейкером. Подавая мне коктейль, он был уже совсем спокоен.

16

Я отошел от стойки, и сев за маленький столик у стены, закурил сигарету. Прошло минут пять, и я не заметил, как ритм доносившейся из-под арки музыки изменился. Запела девушка. У нее было прекрасное глубокое контральто, способное растрогать самые твердые сердца. Она исполняла «Черные глаза» и оркестр казалось, уснул, впав в транс.

Как только она закончила петь, раздались бурные аплодисменты и несколько свистков.

Мужчина за соседним столиком сказал своей девушке:

— Опять у них поет Линда Конквест. Говорят, она вышла замуж за одного богатого типа в Пасадене, но неудачно.

— Приятный голос. Вам нравится? — спросила девушка.

Я хотел было подняться, как вдруг чья-то тень упала на мой столик. Передо мной стоял длинный, как виселица человек с изуродованным лицом и искусственным правым глазом, который неподвижно торчал в его глазнице. Он был так высок, что ему пришлось сильно ссутулиться, чтобы опереться руками о спинку стоявшего напротив меня кресла. Он молча разглядывал меня, а я молча высасывал из стакана последние капли и слушал певицу, исполнявшую новую песню. По-видимому, здешние посетители обожали сентиментальные мелодии: их, конечно, можно было понять, ведь они так уставали от своей энергичной, расписанной по минутам деятельности.

— Я — Пру, — просипел человек.

— Я так и думал. Вам надо поговорить со мной, а мне — с вами. Еще мне надо побеседовать с той девушкой, которая сейчас поет.

— Пойдем.

Дверь в задней стене бара была заперта. Он открыл ее своим ключом и пропустил меня вперед. Слева от нас вверх шла лестница, покрытая ковром. Мы поднялись по ней и оказались в длинном прямоугольном холле с несколькими дверьми. На задней стене холла был изображен киноэкран на фоне яркой звезды. Постучав в дверь возле экрана, Пру открыл ее и пропустил меня вперед.

Небольшой, уютный кабинет с балконом. Перед дверью на балкон спиной к нам стоял человек с проседью в волосах, одетый в белую домашнюю куртку. Рядом со стеклянной дверью на балкон — угловой диван с подушками. Еще я заметил большой стальной сейф, несколько футляров для дел, большой глобус на подставке, встроенный в стену бар и, разумеется, большой письменный стол как у высокопоставленных чиновников, перед которым стояло мягкое кожаное кресло с высокой спинкой.

На столе было много разных вещей и все, почему-то, из меди: лампа, подставка для ручки и пенал для карандашей, медная пепельница с медным слоником на краю ее, медный нож для открывания конвертов, медный термос на медном подносе, пресс-папье с медным верхом. На столе стояла медная ваза, в которой рос душистый горошек, и его побеги тоже были цвета меди.

Человек у окна обернулся, и я увидел мужчину лет пятидесяти с мягкими пышными седеющими волосами, с красивым, впрочем, довольно обыкновенным лицом. На левой щеке у него был небольшой морщинистый шрам, похожий на глубокую ямочку. Я не знал этого человека, но ямочка на щеке что-то пробудила во мне, и я вспомнил, что видел его в каких-то фильмах, но давно, лет десять тому назад. Я забыл, какие это были фильмы, о чем они, и какие роли он в них играл, но по этой ямочке я вспомнил его смуглое красивое лицо со шрамом. Только волосы тогда у него были черные.

Он прошел к столу, сел в кресло, и, взяв в левую руку нож для открывания конвертов, стал дотрагиваться подушечкой большого пальца правой руки до острия ножа. Безразлично посмотрев на меня, он сказал:

— Это вы Марло?

Я кивнул.

— Садитесь.

Я сел. Эдди Пру сел на стул, стоявший у стены, и стал качаться на нем, то и дело отрывая передние ножки от пола.

— Я ненавижу сыщиков, — сказал Морни.

Я пожал плечами.