Окно в вышине

— Ну я. Дел по горло, а тут еще выборы, — вздохнув, сказал он.

— Озеро в горах, в десяти милях отсюда, в вашей юрисдикции?

— В чем дело, сынок?

— Так в вашей или нет?

— Ну, в моей. Я тут на все руки мастер. Участок принадлежит Мелтону, верно? Чего там стряслось-то?

— Женский труп нашли в озере.

— Ну, ты даешь, — сказал он, расцепил руки и, потрепав себя за ухо, встал.

Это был рослый, сильный мужчина, начинающий полнеть, но живота пока не было видно.

— Труп говоришь? Чей?

— Жены Билла Хэйнса, ее зовут Берил. Похоже на самоубийство. Труп долго пробыл в воде, так что зрелище не из приятных. По его словам, она ушла из дома десять дней назад.

Тинчфелд подошел к плевательнице и сплюнул. Потом вытер губы тыльной стороной руки.

— Сам-то ты кто будешь, сынок?

— Я Джон Далмас из Лос-Анджелеса. Приехал туда по поручению мистера Мелтона. Мы с Биллом пошли прогуляться. Зашли на сходни — их построили киношники. Смотрим, вроде бы в воде что-то есть. Ну, Билл бросил в воду камень, тело и всплыло. Я как увидел, меня чуть не вырвало, шериф.

— Хэйнс остался там?

— Ага. Билл чуть с ума не сошел.

— Ничего удивительного, сынок. — Тинчфелд нагнулся, открыл нижний ящик стола, достал оттуда бутылку виски и сунул ее в карман брюк. — Надо жать. Возьмем с собой еще доктора Мензиса и Пола Лумиса.

Он открыл дверцу в перегородке, потом закрыл ее за собой. Спокойный, уверенный в себе человек. К входной двери он прикрепил бумажку: «Буду в 6 часов вечера», закрыл дверь на замок и пошел к стоявшей недалеко полицейской машине.

— Подожди меня здесь, сынок, — сказал он мне. — Сейчас вернусь.

Он развернулся и поехал по улице, идущей к озеру. Проехав метров триста, он остановился у деревянного дома, напротив которого через улицу стояло какое-то здание, напоминающее склад. Вскоре он вышел из дома на улицу, за ним следовал высокий, худой человек. Машина развернулась и подлетела к зданию полиции. Открылась дверца, и я сел на заднее сидение. Мы ехали по какой-то улице и навстречу нам то и дело попадались девушки и молодые люди в шортах, полуголые и черные, как негры. Мы выехали из поселка и по пыльной дороге взобрались на холм. Тинчфелд остановил машину и нажал на сигнал. Из дома вышел человек в комбинезоне, и Тинчфелд, высунувшись из машины, крикнул: «Я жду тебя, Пол».

Тот, кивнув головой, скрылся в доме, потом вновь появился на пороге теперь уже в старой, видавшей виды шляпе.

Мы вернулись на шоссе и проделали тот же самый путь, что и я. У изгороди остановились, и Пол вышел из машины и открыл калитку.

Когда мы подъехали к хижине, в которой жил Хэйнс, дымка из трубы уже не было. Мы вышли из машины.

У доктора Мензиса было узкое желтое лицо и большие глаза навыкате, так что он сильно смахивал на какое-то насекомое. Как и у всякого заядлого курильщика, пальцы у него пожелтели от табака. Тот, кого звали Пол, был подвижный, но уже начинавший полнеть, молодой человек, смуглый и темноволосый.

Мы подошли к краю озера и посмотрели в сторону, где были сходни. Билли Хэйнс, голый, сидел на полу, рядом с ним что-то лежало.

— Давайте-ка туда подъедем, не тащиться же пешком, — сказал Тинчфелд, и мы опять сели в машину.

То, что лежало с Биллом рядом, оказалось вытащенным из воды трупом. Тут же валялся протез, поблескивая на солнце. Тинчфелд полез в карман и, достав оттуда фляжку, откупорил ее и протянул Биллу:

— Хлебни-ка из нее как следует, Билл, — сказал он таким тоном, как будто они были на пикнике.

Тяжелый, сладковатый запах вызывал тошноту, но ни Хэйнс, ни Мензис, ни Тинчфелд, казалось, не замечали его. Лумис достал из машины брезент и накрыл им тело. Потом опять ушел к машине.

Хэйнс опустил бутылку между своей здоровой ногой и обрубком и, посмотрев на нее снизу вверх, заговорил тоном человека, вернувшегося с того света. Для меня в его рассказе не было ничего нового. Он рассказал, как раздевшись, полез в воду, и обвязав тело веревкой, вытащил его из воды. Потом он опустил голову на грудь и замолчал.

Тинчфелд достал из кармана рубашки плитку табака, откусил от нее и начал жевать. Потом, стиснув зубы, наклонился над трупом, отдёрнул брезент и осторожно, точно боялся, что труп рассыплется, перевернул его вверх лицом. На шее у нее блеснули зеленые, дешевые камушки — я их заметил еще в воде — и золотая цепочка. Тинчфелд выпрямился, достал носовой платок и высморкался.

— Что скажете, док?

— Чего вы от меня, черт побери, хотите? — ответил ему Мензис раздраженно. Голос у него был высокий, как у женщины.

— Причина смерти и время, когда она произошла. Больше ничего, — сказал Тинчфелд самым вежливым тоном.

— Перестань валять дурака, Джим, — взвизгнул доктор.

— Значит, ничего нельзя сказать?

— О, господи! Неужели ты не видишь, что стало с ее лицом?

Тинчфелд помолчал, и вздохнув повернулся ко мне.

— Как вы ее увидели?

Я рассказал. Глаза его были где-то очень далеко, и мне показалось, что он меня не слушает. Он отвернулся от меня, снова начал жевать табак, потом сказал:

— Правильное место выбрали. Вода здесь стоит без движения, не то течение давно бы ее вынесло к плотине.