Октавиан Август. Революционер, ставший императором

Поблизости находился Алтарь Мира, который формально был освящен 30 января 9 г. до н. э. Рядом стояли огромные солнечные часы – привезенный из Египта обелиск, служивший напоминанием о победе над Антонием и Клеопатрой, а также демонстрацией того, что введенный Юлием Цезарем календарь, согласно которому в году было 365,25 дня, теперь исправно функционирует. Обелиск был помещен на пьедестал и достигал в высоту ста футов. Каждый день в полдень длина отбрасываемой им тени менялась, что измерялось по медным полосам, на мостовой; на них были нанесены греческие буквы, символизировавшие знаки зодиака и солнечный год. Однако, несмотря на все великолепие этих часов, в середине I в. н. э. Плиний отмечал, что их показания уже 30 лет не согласуются то ли из-за ошибки в расчетах, то ли из-за смещения гномона (сейчас обелиск восстановлен и находится в другом месте – на Пьяцца де Монтечиторио в Риме) (Plin. NH. XXXVI. 72–73).

Подчинить природу своей воле было не под силу даже Августу. Пять лет назад он пользовался поддержкой трех способных и энергичных человек из своего семейного круга, и еще на двоих можно было рассчитывать в долгосрочной перспективе, т. е. когда Гай и Луций достигнут совершеннолетия. Теперь же Агриппы и Друза больше не было, остался только Тиберий. Именно на его плечи в последующие годы ляжет тяжким бременем основная нагрузка.

«В мое тринадцатое консульство сенат, всадническое сословие и весь римский народ провозгласили меня отцом отечества…» «Деяния Божественного Августа», 35.

XIX Отец

[Август] сказал своим друзьям, что у него две избалованных дочери, и ему приходится терпеть их, – это государство (res publica) и Юлия.

Макробий, начало V в. н. э.^[582]

 Пер. А. В. Щеголева

Фортуна вознесла тебя высоко; Ливия, неси это бремя… оставайся справедливой, будь выше невзгод и храни, если сможешь, присутствие духа. В то время, как мы ищем идеальную добродетель, будет лучше, если ты станешь первенствующей женщиной римлян (principis Romanae).

Анонимное сочинение, написанное, вероятно, в начале I в. н. э.^[583]

Утрата младшего сына ошеломила Ливию; ее страдание усиливали слухи о том, что Август был причастен к смерти Друза. Светоний считал это абсурдным и был совершенно прав, однако слух этот, быть может, уже широко распространился. Жена Цезаря частным образом обратилась за советом к александрийскому философу Арею – человеку, который некоторое время пользовался уважением ее мужа. Интересно, что он в современной манере порекомендовал опечаленной матери при всяком случае говорить о своем сыне и выставить по всему дому напоказ его изображения. Антония, вдова Друза, несмотря на свои двадцать лет, отказалась вновь выйти замуж и перешла со своими детьми на постоянное жительство к свекрови. Обоим сыновьям было пожаловано прозвище (агномен) Germanicus

 (Германик) в честь побед их отца. Ливию сенат почтил некоторым количеством статуй в городе, а также предоставил ей право трех детей (ius trium liberorum); мертворожденные дети, подобно тому, который был у нее от Августа, официально не учитывались; и уже поэтому она не заслуживала такого статуса.^[584]

Это пожалованье укрепило в обществе представление о Ливии как об идеальной римской матроне. Ее печаль была искренней, но не выходила за пределы приличий, которые мешали ей продолжать играть свою роль в общественной и частной жизни. Этим она отличалась от Октавии, которая после смерти Марцелла в значительной степени удалилась из поля зрения общества. В последние годы репутация Ливии была запятнана косвенным и прямым обвинением в интригах и убийстве. Во всех обвинениях заявлялось о тайных преступлениях, но даже самые жестокие ее критики никогда не говорили, что ее поведение в обществе не было безупречным. В то время, как она была прославлена за свою величайшую красоту, ее верность Августу никогда не подвергалась сомнению, и все изображают ее как женщину непорочную (в римском понимании жена, это та, которая спала только со своим мужем). Позволительно рассказать одну забавную историю. Когда мимо нее проводили несколько раздетых донага и ожидавших казни мужчин, то она будто бы утверждала, что обратила на них внимание не более чем на статуи, изображающие обнаженных людей. На Ливию смотрели как на преданную и угодливую жену; последнее качество, как утверждают, было присуще ей в столь значительной степени, что она лично выбирала своему мужу девушек в постель.^[585]