Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Карчевский подтверждал, что, получив предписание, собрал «весь прокурорский надзор и отправился к Полковникову с просьбой дать надлежащую воинскую часть для производства обысков и арестов, но Полковников будто бы не мог дать «надежной» части». Прокурор обратился и к милиции, насчитывавшей в своих рядах уже 4 тысячи правоохранителей. Но начальник милиции Иванов, получив приказ, «попросту положил его в карман — милиция считала себя подчиненной Городской думе и занимала уже «нейтралитет» в политической борьбе»[2663].

На заседании Исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов тот же вопрос — о намерениях большевиков. «Все ораторы высказались против выступления. Они указывали, что выступление это выгодно только тем, кто не желает созыва Учредительного собрания, а не хотят его только большевики и помещики-дворяне»[2664].

У состоятельной публики паника. «В связи с ожидающимся выступлением большевиков, в частных кредитных учреждениях замечается усиленное требование клиентами ценностей, а также изъятие ценностей из несгораемых ящиков… В связи с ожидающимся выступлением большевиков неимоверно пала цена на бриллианты. Вчера бриллианты, которые предлагали утром за 20 000 рублей, к концу биржи продавались за 12 000 рублей»[2665].

Вильямс писал: «Курок давно взведен, все напряженно ждут выстрела, а выстрела все нет, будто некому спустить курок»[2666].

Набоков за 4–5 дней до восстания спросил Керенского о его планах в случае большевистского выступления и услышал в ответ:

— Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло.

— А уверены ли Вы, что сможете с ним справиться?

— У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно[2667].

Бьюкенен подтверждал настроение Керенского: «В наших последних разговорах с ним он не раз восклицал: «Я желаю только того, чтобы они вышли на улицу, и тогда я их раздавлю»[2668]. Министр-председатель сильно переоценивал свои возможности.

Готовность большевиков к восстанию — и политическая и силовая — была уже высокой. Завершались выборы на Второй съезд Советов. Более 500 губернских и уездных Советов рабочих и солдатских депутатов высказались за передачу власти Советам: помимо уже известных нам Советов Северной промышленной области во главе с Петроградом и Центральной области во главе с Москвой, идею поддержали Советы Урала, Поволжья, Западной области с центром в Минске, Прибалтики, Северного Кавказа, Западной Сибири, промышленных районов Украины[2669]

.

Назначенный первоначально на 17 октября съезд партии большевики перенесли на неопределенный срок (соответствующее сообщение появилось в «Рабочем Пути» еще 6 октября). Но механизм подготовки к съезду никто не останавливал: шли губернские и областные партконференции. К 20-м числам их число перевалило уже за 80, и на всех был поддержан лозунг власти Советов[2670]. Большевики возглавляли Центральные бюро профсоюзов Петрограда, Москвы, Киева, Екатеринбурга, Луганска, Красноярска, Орехово-Зуево и других городов. Фабзавкомы были за большевиков повсеместно. Открывшаяся в Петрограде 17 октября Всероссийская конференция фабрично-заводских комитетов приняла решения, непосредственно нацеленные на подготовку вооруженного восстания.

Невский писал о работе Военной организации в те дни: «Шум, толкотня, все новые и новые группы солдат и рабочих, вливающихся в наше помещение на Литейном, беспрерывные телефонные звонки из районов, сообщения о малейшем событии в части, тут же обсуждение важнейших событий текущей политической жизни — вот обычная картина нашего дня. И ночью не засыпала наша Военка»[2671]. Большевистские организации активно действовали во всех 16 гвардейских запасных полках и практически во всех других частях Петроградского гарнизона. Число членов партийной Военной организации в столице достигало 5 800 человек[2672]. Большевистские настроения доминировали также в московском гарнизоне, в войсках, дислоцированных в Финляндии, на Северном фронте, в Балтфлоте.