Октябрь. Память и создание большевистской революции

Участники вечеров воспоминаний нередко испытывали при рассказе чувство политического и социального одобрения. Они формулировали свои воспоминания сознательно, как самопровозглашенные участники Октябрьской революции, связанные общим чувством исторической актуальности. Более того, их воспоминания приобретали дополнительную силу благодаря фактуре и глубине повествования. Моменты совместного проживания драматизма, пафоса (и даже сексистский юмор) на этих вечерах глубоко сближали собравшихся. На вечере для работниц Володарского района в июне 1927 года одна из выступавших рассказала трогательную историю о поисках своей дочери, которая в 1918 году ушла служить медсестрой к большевикам. В конце концов она нашла дочь на железнодорожной станции, где та выполняла трудную работу по уходу за ранеными, движимая революционным долгом[846]. На другом вечере одна из женщин рассказала о встрече Ленина с крестьянкой на съезде работниц в Москве в декабре 1918 года. На слова о том, что в ее деревне его считают дьяволом, – вспоминала работница под смех и аплодисменты собравшихся – Ленин ответил женщине, чтобы она вернулась в деревню и рассказала, что видела Ленина, «и у него нет ни рог, ни хвоста»[847]

. Другой участник вспомнил слухи о том, что члены женского батальона были изнасилованы теми, кто штурмовал Зимний дворец. Под смех присутствующих он рассказал, что повстанцы просто велели женщинам переодеться из мужской одежды в юбки, а затем отправили их домой целыми и невредимыми, хотя юбки и были слишком короткими[848].

Вместе с рассказами на этих вечерах связность и текстуру обретали также сформулированные переживания и идентичности рассказчиков[849]

. Участники буквально вписывали себя в историю в качестве значимых акторов. В некоторых случаях такое выставление себя героями могло быть совершенно неприкрытым, как в случае с культовыми персонажами, преображенными революцией в «Десяти днях, которые потрясли мир» Рида и отраженными в фильмах Эйзенштейна. В других случаях ситуация была сложнее. Так, одна женщина вспоминала массовое собрание 1800 рабочих на ее заводе в Петрограде в 1917 году, на котором социалист-революционер Виктор Чернов и другие злословили в адрес большевиков, чтобы разжечь массы. Молодая и неопытная девушка вместе с несколькими другими товарищами выступила перед толпой, навлекла на себя ее гнев и в конце концов была спасена рабочими. Наиболее интересным здесь было не клише о героической революционерке, обратившейся со страстной речью к враждебным, политически невежественным массам, а подразумеваемая угроза сексуального насилия, которая придавала рассказу зловещий оттенок: «Я стою с красным лицом и опять хочу выступать, но забравшись на трибуну не успеваю разинуть рта, как меня хватают несколько рук, стаскивают с меня юбку и дают несколько шлепков»[850].

В своем исследовании динамики коллективного воспоминания Мория Хальбвакс изучил генезис, казалось бы, личных воспоминаний в их сложной взаимосвязи с множеством групповых рамок в любой конкретной культуре:

Часто мы считаем себя авторами мыслей и идей, чувств и страстей, которые на самом деле были вдохновлены группой. Наше согласие с теми, кто нас окружает, настолько полное, что мы вибрируем в унисон, не подозревая о реальном источнике вибраций. Как часто мы выдаем за свои глубокие убеждения мысли, позаимствованные из газеты, книги или разговора? Они настолько хорошо соответствуют нашему взгляду на вещи, что мы с удивлением обнаруживаем, что их автор – кто-то другой [Halbwachs 1980: 44–45].

Все эти созидательные механизмы, действующие в групповой динамике артикуляции памяти, конечно же, сами были сформированы в рамках более широкого процесса повествования истории Октября. Эта амбициозная попытка создать основополагающее событие для нового советского государства была идеологическим проектом. С помощью него лидеры нового государства стремились поменять образ мышления советского населения, изменив способы его артикуляции. Речь шла не только о том, чтобы население усвоило новые термины и категории коммунистического проекта, но и о том, чтобы пригласить людей – а возможно, даже заставить их с помощью социального давления – использовать эти термины и категории для осмысления и артикуляции своего личного

опыта. В этот момент идеология и личный опыт становились неразделимы. Недавнее прошлое буквально обретало форму внутри этих людей, которые становились рассказчиками Октября.

Эпилог