Октябрь. Память и создание большевистской революции

В эти первые недели лидеры большевиков довольно откровенно говорили о том, как членов их партии воспринимали в стране в целом. В конце декабря 1917 года большевик со стажем Е. М. Ярославский привел слова писателя Максима Горького о преобладающем отношении к большевикам в деревне:

Идейных большевиков, чистых социалистов, деревня не знает. Большевик для нее – тыловой солдат. Этот тыловой солдатский большевик и хулиганствует главным образом. Человек зоологический сумбурный, он называет себя «большевиком» потому, что убежден: подобных ему – всего больше[148].

Эта проблема была связана с общим невежеством и незнанием многих новых терминов. Товарищи в регионах, писали «Известия», не понимали значения перехода власти в руки рабочих, солдат и крестьян и еще не осознавали, «к чему нас обязывает Октябрьская революция»[149]

. «Чего хотят большевики?» – спрашивали авторы «Социал-демократа», невольно передавая этим заголовком представление о большевиках как о «чужаках» или «незнакомцах». Обыватель хочет знать ответ на этот вопрос, говорилось далее. Отделяя его от рабочих и солдат, которые «отлично знают, что большевики защищают интересы бедноты», газета определяла обывателя как «мелкого лавочника, ремесленника, учительницу, среднего почтового служащего, телефонистку». Обыватели верили слухам, распространяемым по столице о том, что «“большевики – это грабители”. “Большевики хотят все отнять”. “Большевики – немецкие агенты”. “Большевики – противники всякого порядка”. “Большевики – насильники”»[150]. На собрании учителей, состоявшемся примерно через месяц после переворота, Ярославский был удивлен вопросом одного из присутствующих о том, кто именно сейчас находится у власти в России

[151].

Несмотря на заверения большевистской прессы, что «мелкому люду» – этим «слепым орудиям капитала» – не грозит опасность, попытки новой власти схематично охарактеризовать себя, используя прием контраста, не сулили ничего хорошего для неприсоединившихся к революции[152]

. «Не надо, братья, сомневаться / В часы суровой темноты», – начиналось стихотворение под названием «Побольше веры», появившееся в «Правде» в ноябре[153].

Такие призывы к вере избавляли большевиков от необходимости четкого самоопределения. Вместо этого они быстро начали ограничивать пространство, в котором можно было определить себя кем-то, кроме большевика. Предполагаемой аудиторией их революционного повествования были вовсе не члены других радикальных партий; их призывы были направлены на беспартийных, а также на еще более аморфную категорию сочувствующих, которые хотя и были «большевиками» по духу, но не выказывали необходимой преданности партии.