Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке

Геолог Михаил Катинский, «съеденный» коллегами и уехавший с Территории в Среднюю Азию, – вышеупомянутый Герман Жилинский, работавший на Северо-Востоке в 1938–1950 годах.

Умирающий в Риге старожил Посёлка Отто Калдинь – Карл Спрингис (1903–1987), геолог-дальстроевец, доктор геолого-минералогических наук, в 1950-х – декан факультета геологии и географии Латвийского государственного университета, впоследствии руководитель Института геологии и полезных ископаемых АН ЛССР и Всесоюзного научно-исследовательского института морской геологии и геофизики (ВНИИМОРГЕО).

Некоторые явно не придуманные второстепенные персонажи «Территории», такие как бич Феникс или дядя Костя, появляются и в других текстах Куваева. Ещё в «Двух цветах земли между двух океанов» Куваев описывал дядю Костю: «Это был совершенно седой старик с выбитыми или потерянными где-то зубами. Позднее я с удивлением узнал, что дяде Косте всего-навсего сорок семь лет. Жил он на Чукотке в трудные времена». В «Территории» дядя Костя аттестован как «человек с прошлым и без зубов», на вид ему больше шестидесяти, а на самом деле сорок пять: «Дядя Костя был когда-то испытателем танков. Ошибка его жизни состояла в том, что он попал в плен на третий год войны, хотя именно ему нельзя было попадать в плен». Вот как работал тракторист на Чукотке: «Трактор швыряло на снежных застругах, обломки всторошенного льда крошились под гусеницами. В кабинке стояла адова жара от перегревшегося двигателя, солярки, табачного дыма. Через каждые полчаса дядя Костя останавливал трактор и клал на потную голову комки снега. Потом вынимал из-под сиденья термос с дегтярной заваркой чая. Потом садился за рычаги. На загруженных доверху санях, забравшись с головой в спальные мешки из оленьего меха, лежали рабочие. Смешно сказать, все они пять дней назад прилетели самолётом из-под города Мурома. Владимирские мужички. Никто из них не видел ни Севера, ни тундры, не знал геологической жизни…» Трактористы считались местной элитой: «Снабжение приисков, стационарных разведочных экспедиций, заброска самых дальних партий зависели от них. Они делали сотни километров по зимней и летней тундре, проваливались с тракторами под лёд, замерзали, по нескольку суток сидели за рычагами без сна. В этих условиях при геологическом управлении образовалась своеобразная каста людей, способных работать выше мыслимых человеческих возможностей. Слабый человек здесь просто не выдерживал… Но когда этот самый тракторист попадал в посёлок, становился капризен, как примадонна».

Угадываются прототипы практически всех героев «Территории», хотя многие образы – собирательные. Валерий Целнаков писал, что «двойники» персонажей жили в каждом посёлке, и нередко возникали споры о том, «кого же конкретно имел в виду автор, описывая, положим, тракториста или канавщика». Так, одному из авторов этой книги приходилось слышать, что прототип прораба Салахова – геолог, географ, эколог Борис Преображенский (1937–2016), в 1960-х работавший в Магадане, а позже – во Владивостоке. С ним однажды произошла такая же история, как с чуть не погибшими от голода Салаховым и Фениксом, которых не могли вывезти из тундры по причине непогоды. Но истории Куваева вообще характерны для описываемого им хронотопа. В его записных книжках чукотского периода находим «Рассказ о прорабе Пастушенко»: после вывоза партии из верховьев Паляваама на месте остался Пастушенко с грузом и двумя рабочими. Закрутила пурга, самолёта не было месяц. Читали, грели чай на свечке, ели евражек… Вероятно, этот случай и перекочевал в «Территорию».

Куваев описывал ту жизнь, которой жил сам и которой жили его коллеги. Экзотические северные сюжеты были повседневностью того времени и того пространства. «Об источниках и прототипах романа много спорили. Автору приходило множество писем от людей, которые узнавали себя и своих товарищей в его героях. Что-то подобное было с книгой Владимира Богомолова „В августе сорок четвертого“[18]. И это – верный признак не только достоверности литературного произведения, но и его, если можно так выразиться, Большой Правды, то есть правды не какой-нибудь частной жизни, но жизни огромной страны, – писал в 2015 году критик Павел Басинский. – С этой точки зрения Куваев был, конечно, в самом хорошем смысле слова советским писателем. Сегодня подобные произведения, наверное, уже невозможны».

Можно с полной уверенностью утверждать, что ни один из людей, фигурирующих в записках Чемоданова, не является прямым прототипом героев романа Куваева. И сам Чемоданов, и Власенко, и Китаев были не гравюрными «досками», с которых писатель, добавив красок по своему усмотрению, сделал необходимое количество оттисков. Эти реально существовавшие люди были стимулом (раздражителем), подталкивающим Куваева к созданию того или иного художественного образа, но сами с его контурами никогда не совпадали.