Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке

Вот сейчас подумал про этот кооператив, куда я прошибаюсь. Ведь там самый цэдээловский гадюшник будет жить. Пробьюсь я туда, и уедем мы куда-либо к чёрту… Убьёт меня эта Москва, задушит, будь она проклята.

1973-й, Николаю Балаеву

Когда я ещё работал великим полярником, погонял собак по острову Врангеля, пересекал, сплавлялся и огибал, один мой друг говорил мне: «Чудак ты, Олег, демонстрируешь тут мне квадратную челюсть. А ведь истинное Заполярье, как и истинные джунгли, находится в городах. Твои льды, байдары и легендарные переходы – ерунда по сравнению с событиями в обыкновенной коммунальной квартире». Тогда я шибко его презирал, ибо я покорял Чукотку, а он сидел в редакции и ездил не на собаках, а на троллейбусе. Теперь вот я убедился, что он был полностью прав. Все наши так называемые арктические трудности – курорт и благость по сравнению с проблемами города.

Схожую мысль находим у прозаика Бориса Василевского: «Очутившись на материке… я через какое-то время очнулся, начал вглядываться в жизнь… большого города и вынужден был признать, что она гораздо суровее, беспощаднее, жёстче, чем та, которую вели мы на Севере. Та, можно сказать, была даже безоблачной, несмотря на всякие „трудности“, да и „трудности“ эти только придавали ей дополнительную прелесть». Василевский оговаривается: мы тогда были моложе, нервы – крепче… И всё-таки: «Подлинное мужество требуется, чтобы выжить именно в городе, именно здесь скрытая, но жестокая борьба… И вовсе не „сильные“ люди едут на Север, но чаще всего слабые, чувствительные, легкоуязвимые бегут туда в надежде спастись от разочаровавшей их, от оскорбившей их здесь, на материке, жизни». То есть выбор Чукотки можно понимать как бегство от проблем, эскапизм, заполярный извод «гоа-синдрома». Принято думать, что на Север ехали за

трудностями (и за рублём), но, по мысли Василевского, всё могло обстоять ровно наоборот: на Север ехали от трудностей. Он даже обвинял навсегда оставшегося в Магадане Мифтахутдинова, что тот отсиживается в башне из моржовой кости: «Ты полагаешь, что, уходя на всё лето в тундру, ты окунаешься в действительность, в настоящую жизнь, а на самом деле ты вырываешься из неё, бежишь!»

Владимир Курбатов говорит, что в городе Куваев вовсе не был беспомощным, но тут же упоминает о его «неоправданной толстовщине», мягкотелости и отходчивости, крывшихся за внешней бескомпромиссностью и той самой «челюстью». И заключает: «Так что было Олегу отчего хандрить, болеть, рваться из Москвы на Чукотку в надежде отдохнуть, поздороветь, поработать».

Горный инженер человеческих душ

В Магадане Куваеву вступить в Союз писателей не удалось – «зарубили» из-за скандала, а потом он уже сам из принципа отказывался. В Москве тоже не спешил: ему предлагали членство ещё в 1966-м, но он решил дождаться выхода нескольких книг, чтобы войти в Союз «достойно, а не трясущейся походкой через кухню». На членском билете № 8427/д (видимо, дубликат, выдан 24 июля 1972 года) датой вступления в Союз указано 9 декабря 1970 года, стоит подпись секретаря правления поэта-фронтовика Михаила Луконина. «Утёр всё-таки нос этим магаданским пижонам, вступил в Москве», – писал Куваев друзьям. Примерно так же было когда-то с публикацией «Люськи».

Его рассказы и повести печатаются в журналах «Вокруг света», «Искатель», «Юность», «Наш современник», «Сельская молодёжь», входят в коллективные сборники. В 1965-м в «Молодой гвардии» выходит вторая книга Куваева – сборник «Чудаки живут на востоке», в 1967-м там же – сборник «Весенняя охота на гусей» (в 1968-м книга с тем же названием, но несколько иным содержанием выйдет в Новосибирске).

В 1967-м Куваев пишет Ильинскому, что зарабатывает он теперь гораздо больше, чем в СВКНИИ, но, будь поумнее, обладал бы уже «толстой сберкнижкой». Борис Седов добавляет: «Стоило ему получить гонорар – слетается масса народа. Потом просыпается – ни друзей, ни денег».