Олег Табаков

Фильм закрепил за актерами амплуа. Табаков еще несколько лет будет играть мальчиков, задающих неудобные вопросы, держась принципа „хочу быть честным“, а Урбанский — роли мужчин, мощных по вере и принципам, гражданским идеалам, которых жизнь заставала на изломе принимаемых решений. Беспечность существования в Школе закончилась, когда до Табакова дошла очередь индивидуальной работы с наставником. Руководитель курса был обязан с каждым учеником сделать хотя бы одну работу. „Золотой старик Топорков“ к встрече с Табаковым выбрал отрывок из комедии Н. В. Гоголя „Ревизор“, сцену Хлестакова и Осипа. Здесь начался разворот на путь к сокровенным тайнам профессии, открылась любовь к русской школе драматургии и театральной игры. Топорков после экзамена с удовольствием заметил: „Ну, в комедии вам хлеб обеспечен!“ Этот критерий сам Табаков впоследствии часто вспоминал на разные лады. Коллегам-педагогам: „Мы обязаны научить студентов зарабатывать профессией. Без этого все наши усилия напрасны“. Ученикам: „Продавать нужно профессию, а не себя“.

Работа стала заметным событием на курсе. Гоголевская комедия Табакова увлекла на всю жизнь, он не раз сам поставит „Ревизора“, сыграет Хлестакова, став европейской знаменитостью, а тогда, на экзамене второго курса, случился перелом в осознании серьезности будущей профессии. Когда был сыгран отрывок из „Ревизора“, Табаков вдруг услышал о себе, что он талантлив. Представьте, второкурсник слышит признание своего таланта! Пройти подобное бесследно не может. Но у кого-то от таких слов „сносит крышу“, а кто-то, почувствовав уверенность в себе, открывает радостную возможность обогащаться знаниями человечески и артистически. Помогали Табакову в этом педагоги, в первую очередь Василий Осипович Топорков. Как признается актер, „он был для меня больше, нежели только учитель. Он доверял мне. Призывал смело работать над поисками внешней характерности“, то есть тем, что ныне называют технологией профессии».

Доверие мастера льстило, окрыляло, каждая встреча возбуждала воображение, будила фантазию. Табаков часто вспоминал, как Топорков, приходя в «отчаяние от нашей тупости и бездарности», вдруг что-то делал сам. Читал басни, а однажды на репетиции «Ревизора» стал декламировать «Вечера на хуторе близ Диканьки»: «Меня тогда посетила настоящая галлюцинация: перед глазами горы дынь, арбузов, возникли запахи… Это было видение, мираж. Чудо». Вот он, открытый мастером закон, который актер должен не просто знать, но уметь воплощать. Связь слова и зрения — крепкая и всегда конкретная. Вы называете предмет, и одновременно возникает картинка. При обращении к кому-то этот внутренний процесс играет огромную роль; именно конкретность представления предмета, о котором идет речь, делает мысль зримой, очувствованной, побуждает собеседника вслушаться, а не просто слушать. И если, согласно Федору Шаляпину, «жест — движение души, а не тела», то и слово воздействует не только по смыслу и задаче, но и по видению. Речь каждого из нас — своего рода кинолента, слова возникают как «шорох кинолентин».

Благодарная памятливость входит в число добрых свойств Олега Павловича, но любопытно, замечал ли тогда Табаков, что в пронзительном, искрометном искусстве его мастера меньше всего от исповеди? Наставление из рук в руки «влазь в шкуру действующего лица» — совет замечательный, но вряд ли столь «однозначно внятный, как принято думать». «Вопрос в том, как „шкура“ соотносится с самораскрытием, с исповедническим или проповедническим началом, как она может обеспечить непроницаемость собственной натуры»[8]. Спустя годы Олег Павлович будет размышлять об этом вслух со своими учениками. А тогда он вряд ли видел, что в искусстве его мастера меньше всего от исповеди, завораживала сама «шкура» роли, столь плотно натянутая и артистично носимая. Курсовая работа над Хлестаковым в истории Школы обросла легендой, но так и осталась курсовой. Хлестаков стал для Табакова как бы ролью-ключом к его артистической природе — ролью, которой ему на родной сцене не давали. О том, как и почему не давали, — отдельный сюжет и отдельный рассказ. А в той, студенческой работе известный критик Инна Натановна Соловьева отмечает: «То, что делал Табаков в роли, невольно вызывало в памяти имя Михаила Чехова, тогда всплывавшее редко, почти запретное. В чем сходство, забывали — или — боялись рассказать». Заметим, первой это сходство заметила ученица Михаила Чехова Елена Петровна Пестель. Она вернулась тогда из ГУЛАГа, отсидев «свое», увидела Табакова в работе, которую он делал с Топорковым, и сравнила его с Михаилом Александровичем Чеховым! Спустя десятилетия актер признался: «Как же я был тогда счастлив! Но никому об этом не рассказывал. Сам, наверное, не верил тому, что услышал».