Олег Табаков

Вернулся из очень тяжелого перелета Одесса — Москва, в ночь с 21-го на 22-е не принимала Москва из-за тумана. Пришлось чуток поспать и утром 22-го прилететь, затем сразу из Внукова ехать сюда. Снимали сцену „Каста дива“. Уже, наверное, срабатывает какая-то накопленная ткань этого романа, этой истории, и вроде бы все происходит само собой. Ощущение сладкое и печальное, потому что к концу экспедиция вся идет. Сняли подряд много, и, хоть было муторно и жарко, очень палило солнце, вообще, последние четыре дня наконец установилось лето, солнце греет до седьмого пота, прямо как у Пастернака. И от этого какая-то такая паутина печали над всем нашим делом стоит: скоро-скоро конец.

23 августа.

Завершили сцену „Каста дива“, может быть, с минимальными какими-то упущениями, но в общем все довольно серьезно и так, как сговаривались. Дело идет к концу, и повторяю, не без печали ощущается приближение этого конца.

Говорили с Никитой сегодня о том, что получается. Ожидается многое, необычное, что ли, — есть тот сладкий трепет души, который предвещает радость?

Дай Бог!

26 августа.

Вчера, 25 августа, отметили завершение летней экспедиции в Пущино банкетом, и наряду с всегдашней радостью от окончания работы есть эта странная, не очень мне привычная горечь от того, что завтра уже больше не надо будет играть эти сцены.

Каков будет конечный результат, что за фильм получится, сейчас говорить рано, но есть даже в материале, в том, как рассказывают об этом люди, видевшие нарастание вот этой муки душевной человеческой, судьба человека, которого его открытая, незащищенная душа заставляет попадать из огня да в полымя.

P. S.

Вот, собственно, и все об этой странной, необычной для меня, во всяком случае, работе, в которой я попытался отказаться от освоенных мною штампов и приемов. Посмотрим, что из этого получится».

Получился шедевр русской национальной школы кино.

Есть роли, принадлежащие только одному актеру. К этому нужно относиться уважительно, потому что в основе такого исполнения лежит влюбленность в роль, поэтому она не может принадлежать другому актеру, его трудно представить на месте прежнего исполнителя. Пожалуй, со времен юности Олег Табаков не играл так наивно, так по-детски философично, так «всерьез иронически», как сыграл роль Ильи Ильича Обломова. Характер его героя был настолько выверен, что точнее и не сыграешь…

Режиссер, приступая к съемкам, прослушал записи Табакова, читавшего страницы романа по радио. Читал он завораживающе. Философское понимание жизни, тонкое проникновение в уход человека из жизни и значимость его рождения притягивали слушателей в течение нескольких вечеров. Кажется, именно это чтение и дало импульс экранизации «Обломова» с беллиниевской «Каста дива» на фоне деревни. Прослушав записи, Михалков признался: «Да, пожалуй, другого исполнителя в Союзе нет!» Режиссер, изучив нетленный смысл революционно-демократической критики о романе Гончарова, растворил все это в дышащей ткани искусства, заставил поверить в живую плоть сиюминутного действия. Помните, как, потупив взор, страдальчески, Обломов сжимается под грозными нравоучениями Штольца? Последний вдруг резко спрашивает: «Что у тебя там?» Виновато улыбаясь, герой простодушно отвечает: «Суп. С м-я-я-ясом». Штольц не в силах сдержать улыбку и велит налить себе тоже. И пирог с грибами принести. А ведь пирог в народном мировоззрении — один из наиболее наглядных символов счастливой, изобильной, благодатной жизни…

Глаза Табакова, наивно-печальную улыбку в фильме забыть нельзя, в них горечь и комедия неразделимы и сыграны светло, без всякого излома, иронии, мелодраматизма. Обломов кажется недотепой, но он не ищет сострадания и не дает повода к нему. Рефлексирующей русской душе от природы чужды деловитость, расчет, выгода. Незнание зла, безоглядное доверие к добру Обломова — трагическая детскость, бессильная справиться с проблемами духа. Это и есть русская трагедия, когда реальность всегда жестче романтических надежд. Герой у Табакова по скрытому призванию был лирик в душе. Поэт, блаженный, многим казался юродивым. Его юродство — в отказе от всякого выражения себя в действии. И здесь его блаженство, «голубиная нежность», «золотое сердце», почти святость. Оттого наворачиваются слезы на глаза при будничном известии об уходе Обломова из этого мира.