Олег Табаков

Авторы, писавшие о театре, дружно признали спектакль неудачей. Рецензии различались лишь степенью неприятия. Известно, что сценический эффект основан на конфликте двух взаимосвязанных задач: верность, близость к первоисточнику и независимость от него. Обрести свободу можно, если серьезно и ответственно пройдешь все смысловые лабиринты авторской логики в пьесе. Не сделаешь, не сумеешь, не захочешь — родится логика или бытовой истории, не имеющей отношения к искусству, или возникнет куча словесного мусора, из которой озадаченный режиссер засучив рукава примется лепить «нечто вразумительное». Имя этому факту — «культурное худосочие». Когда режиссер Нина Чусова в интервью рассказывала о придуманном уголовном прошлом героя комедии «Тартюф», это не смущало. А почему бы и нет, если это будет «по серьезу»? Но когда герой Табакова напомнил пахана из «Джентльменов удачи», стало грустно. Все-таки герой Мольера, как и его автор, явно были умнее тех, что царили на сцене. Стало непонятно, как воспринимать увиденное: играли то ли капустник советских времен, то ли шло студенческое пересмешничество. Работали предельно грубо, тупо. Много придумали для того, чтобы повалять дурака, но авторский сюжет размыли, а свой, театральный, не сочинили. В таких ситуациях и талант большого актера не спасает, его мастерство становится навязчивым, а все «пиршество красок» существует вне смысла и сути характера. А вместе с тем «пафос балаганного гаерства» разыгрывался в изысканных декорациях, в расписных костюмах… Дорого, богато — но зачем?

Сегодня на спектаклях засыпаешь не от скуки, а от агрессии и безвкусия. Ушло из театра уважение к живому существу, каким является пьеса — в художественном произведении есть нечто страдающее, требующее любви и защиты. Автор, отстаивая правду, прошел муки цензуры, нажил кучу врагов, что требует как минимум уважения и понимания. Неправда, будто спектакль способен улучшить пьесу, прикрыть ее грехи. Приблизительность не обернется на сцене точностью. Надуманное не превратится в искреннее, а искусственное не станет естественным. Драматург создает содержание театрального искусства, а режиссер должен разгадать драматургию, подчинив этому приему все компоненты театрального искусства. Так рождается художественный театральный образ, воплощенный в актере. Да, публика ходит в театр смотреть хорошее исполнение хороших пьес, а не саму пьесу: пьесу можно и прочесть. Но каждый раз это должно быть не просто хорошее исполнение, но и своя история, будто вчера написанная. С годами, когда публика сразу в твоих руках, когда зритель ценит в актере не столько качество, сколько имидж исполнения, даже большому артисту работать становится сложнее. Громадный опыт не столько облегчает, сколько настораживает. Не зря говорят балетные: «приходит опыт, пропадает прыжок».

Первенство режиссера Табаков никогда и с годами не оспаривал, но слепо подчиняться, оставаться только исполнителем просто не мог. Поэтому иногда оказывался смелее замысла и дальновиднее постановщика. И конечно, сохранял так любимую зрителем радостную зрелищность, юмор, иронию, сарказм, где все проявления жизни телесной и духовной жили в музыкальном единстве. Часто говорили — переигрывает! Но никогда не было, чтобы кто-то заметил, мол, недоиграл. Да, порой не хватало чувства вкуса, меры, строгому глазу он казался богачом, который неумело тратит богатство. Но так не хватает сегодня его фирменных комических добавок, странных необъяснимых гримас, что невольно приходят на память известные слова «что в легкомыслии есть мудрость, в поверхности — глубина».

Комедия англичанина Майкла Фрейна «Шум за сценой» в свое время имела большой успех на российских подмостках. Затем у автора последовала череда неудач, а когда появилась пьеса «Копенгаген», театры даже не знали, как реагировать. С одной стороны, чувствовалась рука серьезного мастеровитого драматурга, но тема о проблемах ядерной физики, повествовательность диалогов, участниками которых являлись ученые с мировыми именами, ставили закономерные вопросы: а будет ли это интересно зрителю? Театру — да, а зрителю? Если бы Фрейн написал повесть или эссе, получилось бы интереснейшее произведение. Но он написал пьесу, словно забыв, что у театра, как и в физике, существуют свои законы. Не случайно, познакомившись с пьесой, многие говорили, что это творение исключительно для радиотеатра. Обеспокоенность была понятна, и в пылу разговоров на эту тему Табаков бросил фразу: «Если зритель начнет голосовать ногами, придется уходить из театра». Не пришлось: нельзя сказать, что был оглушительный успех, но уважение постановка вызывала.