Ольга Ермолаева

— Не надо, Лукерья Андреевна, некогда мне чай распивать, я на минуту к вам зашел... Весточку вам принес, и хорошую весточку... Вот что, завтра вы отправляйтесь в контору... Идите прямо к управителю рудника, к Фолькману. Там скажите, что вы пришли за пособием... Все-таки прижали мы их. Дружненько взялись. Десять дней простоял рудник... Они, было, комедию начали ломать что, мол, в руднике руда истощилась, что будто, не оправдывает сам себя и что, дескать, на руднике работу потому производили, чтобы поддержать рабочих — кусок хлеба дать рабочему. Хм... Благодетели какие... а? Думают, что вместо глаз-то у нас пуговицы оловянные торчат во лбу: будто мы не видим, что достаем из забоев...— Добрушин рассмеялся. У него было молодое, здоровое лицо,— Яшку Злобина, старшего штейгера, все-таки выперли. Как им не хотелось увольнять этого пса! Пришлось согласиться с нами. Расценки повысили, харчи улучшили... И вам пособие согласились выдавать. Туговато им пришлось... С одной стороны — мы, а с другой — водичка начала донимать... Топить рудник-то стало, а рудник затопит, пропащее дело — глубокий. Нижний-то горизонт уж на сто тридцатой сажени.

— Ну и для вас тоже нерадостно будет, Павел Лукояныч.

— Оно верно, и нам легче от этого не будет. Только мы тут меньше, всего теряем... (Все мы тут. Ну, ладно... Я все-таки тороплюсь... Значит, завтра идите.

— Спасибо тебе, Павел Лукояныч.

— За что?

— А что нас-то не забываете.

— Ну, я тут не причем... Наше общее дело... Мое дело маленькое... Так я пошел. А вы шибко-то не убивайтесь, до свидания...

Добрушин направился к выходу. Оля вышла во двор проводить.

— Ну, как, не говорили вы никому, что я в ту пору был у вас? — спросил он.

— Нет.

— То-то... Ты молодец растешь.

Добрушин ласково похлопал Олю по плечу и торопливой походкой ушел.

Утром другого дня Ермолаевы пошли в правление рудника. День был пасмурный. Моросил мелкий дождик. Дул холодный северный ветер.

В правлении они долго сидели в полутемном коридоре у дверей кабинета управителя.

В кабинет входили и выходили люди с бумагами в руках. Несколько рабочих решительно вошли к управителю.

Они долго и громко говорили о чем-то. В коридор вырывались отдельные возгласы чьего-то сильно картавящего голоса.

— Не могу я этого сделать, господа.

Наконец, рабочие вышли.

— На словах, видно, так, а на деле иначе,— проговорил один рабочий.

— Ироды...

Молодой рабочий, проходя мимо Ермолаевых, пристально посмотрел на них.

— Вы что туда?

Оля молча тряхнула головой.

— Насчет пособия за Жигарева?

— Да.

— Так что не идете? Идите. Что стесняться? За своим пришли, за кровным, идите, да и все тут.

Рудокоп открыл дверь кабинета и легонько подтолкнул их вперед.

За большим письменным столом сидел совсем еще молодой человек с чисто выбритой головой и черными тонкими усиками. На нем был новенький с иголочки мундир горного инженера с темнозелеными бархатными петлицами, на которых блестели значки — молоток и якорь.

— Вам что? — спросил инженер, вскинув брови.

— К вашей милости мы, ваше благородие,— проговорила Лукерья, прижимая к груди завернутую в платок расчетную книжку Сидора.— Помогите бога ради.

— В чем дело?

— Насчет пособия... Вот...— Лукерья торопливо развернула платок и подала управителю книжку,— уж не знаю, надо ли, нет ли это.

Управитель бегло взглянул на расчетную книжку и, отдавая ее обратно, сухо сказал:

— Мне о вас докладывали... Придется подождать... Выйдите, и без доклада прошу не входить... Выйдите...

— Ну, что говорит? — спросил молодой рабочий, когда Ермолаевы вышли в коридор.

— Обождать велел.

— Ишь ты, суслик... Ну, обождите. Не слишком-то церемоньтесь с ним... Это — штука...

Рудокопы ушли. Снова началось томительное ожидание в сутолоке торопливых конторских служащих.

— Чует мое сердце, что мы зря сюда пришли,— сказала Лукерья.— Не будет толку никакого... Не идти ли лучше домой.

— Тогда не нужно было и приходить сюда, мама,— недовольно сказала Оля.

— А вот, посмотри, что не будет толку.

Наконец, управитель вышел в коридор. Он был уже в пальто. На голове была светлосерая фетровая шляпа, в левой руке покачивалась трость. Лукерья и Ольга, увидев его, встали.

— А-а, вы... Я про вас и позабыл...— пробормотал он.

— Идите сюда, побеседуем.

Они снова вошли в кабинет.

— Ну-с, что вам от меня нужно?..— не садясь за стол, проговорил управитель. Он навалился на спинку кресла и положил свою трость на письменный стол.

— А насчет пособия,— несмело начала Лукерья.

— Ах, да-да... помню... Это за Жигарева... Кажется... Сидора?

— Да, за Сидора Жигарева.

— Да-да, кажется, что-то есть на этот счет... Присядьте.— Управитель нажал кнопку электрического звонка.

— Вы жена будете Жигареву?.. А это ваша дочь?.. Очень жаль... Такое несчастье случилось... Надо сказать, что его смерть вызвала у нас на руднике одно большое недоразумение...

В кабинет вошел маленький, седенький бухгалтер с юркими глазами.

— Вы меня звали, Станислав Павлович?

— Да, скажите, Феоктист Степанович, как обстоит дело с пособием семьи Жигарева...

— А пока никак,— сказал бухгалтер,— Никто еще не приходил.

— А вот пришли.

— А-а... Хорошо, я сию минуту.