Ольга. Запретный дневник

Я знаю, слишком знаю это зданье.И каждый раз, когда иду сюда,все кажется, что вышла на свиданьесама с собой, такой же, как тогда.Но это больше, чем воспоминанье.Я не боюсь самой себя — вчерашней.На все отвечу, если уж пришла, —вот этой серой, беспощадной, страшной,глядящей из блокадного угла.Я той боюсь, которая однаждына Мамисоне                           искрящимся днемглядела в мир с неукротимой жаждойи верила во всем ему, во всем…Но это больше, чем воспоминанье.Я не о ней.                   Я о гранитном зданье.Здесь, как в бреду, все было смещено:здесь умирали, стряпали и ели,а те, кто мог еще

                                 вставать с постелей,пораньше утром,                             растемнив окно,в кружок усевшись,                                    перьями скрипели.Отсюда передачи шли на город —стихи и сводки,                              и о хлебе весть.Здесь жили дикторы и репортеры,поэт, артистки…                             Всех не перечесть.Они давно покинули жилищатам, где-то в недрах города,                                                     вдали;они одни из первых на кладбищапоследних родственников отвезлии, спаяны сильней, чем кровью рода,родней, чем дети одного отца,сюда зимой сорок второго годасошлись — сопротивляться до конца.Здесь, на походной койке-раскладушке,

у каменки, блокадного божка,я новую почувствовала душу,самой мне непонятную пока.Я здесь стихи горчайшие писала,спеша, чтоб свет использовать дневной…Сюда, в тот день,                                  когда я в снег упала,ты и привел бездомную — домой.

3

…По сумрачным утрамты за водой ходил на льдистый Невский,где выл норд-вест,                                  седой, косматый, резкий,и запах гари стлался по дворам.Стоял, пылая, город.                                      В семь утратемнел скелет                            Гостиного двора.………………………………………И на Литейном был один источник.

Трубу прорвав, подземная водаоднажды с воплем вырвалась из почвыи поплыла, смерзаясь в глыбы льда.Вода плыла, гремя и коченея,и люди к стенам жались перед нею,но вдруг один, устав пережидать, —наперерез пошел                                  по корке льда,ожесточась пошел,                                  но не прорвался,а, сбит волной, свалился на ходу,и вмерз в поток,                           и так лежать осталсяздесь,            на Литейном,                                       видный всем, —                                                                    во льду.А люди утром прорубь продолбилиневдалеке                   и длинною чредойк его прозрачной ледяной могиле

до марта приходили за водой.Тому, кому пришлось когда-нибудьходить сюда, — не говори: «Забудь».Я знаю всё. Я тоже там была,я ту же воду жгучую бралана улице, меж темными домами,где человек, судьбы моей собрат,как мамонт, павший сто веков назад,лежал, затертый городскими льдами.…Вот так настал,                               одетый в кровь и лед,сорок второй, необоримый год.О, год ожесточенья и упорства!Лишь насмерть,                           насмерть всюду встали мы.Год Ленинграда,                           год его зимы,год Сталинградского                                        единоборства.

4