Олигархи. Богатство и власть в новой России

Назревавшая война в Чечне интересовала Доренко меньше, чем подрыв позиций Лужкова. 17 октября Доренко посвятил большую часть своей программы тому, чтобы уличить Лужкова в лицемерии. Доренко рассказал о восстановлении больницы в городе Буденновске на юге России. Больница была разрушена в результате действий террористов во время первой чеченской войны. По словам Доренко, Лужков приписал заслугу в восстановлении больницы себе и ни разу не поблагодарил спонсора, давшего на это деньги. Доренко несколько раз повторил, что Лужков приписал всю заслугу себе. “Дорогие мои! — сказал Доренко, обращаясь к московской мэрии. — Что вы делаете? Почему бы вам просто не поблагодарить спонсора”. Спонсором был Беджет Паколли, швейцарский бизнесмен, ранее оказавшийся в центре скандала из-за ремонта Кремля. Паколли, фирма которого восстановила залы Кремля, ханжески жаловался на то, что по просьбе Лужкова потратил 870 000 долларов на реконструкцию больницы, но не получил даже письма с благодарностью.

В следующем сюжете программы Доренко намекнул на таинственное перемещение денег из Москвы в иностранные банки. Доренко упомянул о недавно опубликованных в “Нью-Йорк тайме” статьях, в которых говорилось, что американский банк “Бэнк оф Нью-Йорк” переправлял российские деньги за границу^{585}. На экране появился документ: банковский перевод на счет в “Бэнк оф Нью-Йорк”. Сорок миллионов долларов! Второй! Третий! Никто из тех, кто видел эту программу, включая меня, не мог понять, о чем идет речь, но для Доренко важна была форма, а не суть. Он закончил убийственной фразой, бросавшей тень на Лужкова. “Полагаю, что Лужков не поделится подробностями с общественностью, — сказал он, — но возможно, ему придется поделиться особенностями своей экономической деятельности со следственными группами, расследующими отмывание российских денег в “Бэнк оф Нью-Йорк”.

В конце шоу Доренко сбросил на голову Лужкова еще одну видеобомбу. Он показал ряд быстро сменяющихся кадров. Сначала Лужков в кабинете мэра критикует кремлевский “режим” и больного Ельцина; затем Лужков на эмоциональном митинге в ходе президентской кампании 1996 года поддерживает Ельцина. “Я говорю: Россия, Ельцин, свобода! — выкрикивает Лужков на митинге. — Россия, Ельцин, победа!” Толпа ревет: “Россия! Ельцин! Наше будущее!”

Доренко ничего не сказал — в этом не было необходимости. Он разгромил Лужкова. В том, что говорил Лужков, на самом деле не было никакого противоречия. В 1996 году он поддержал Ельцина, а два года спустя Ельцин был больным человеком. Но Доренко подал эти два эпизода один за другим таким образом, чтобы нанести ущерб репутации Лужкова, заставить выглядеть глупо. “Я считаю, что это — лицемерие, — сказал Доренко, с удовольствием вспоминая о своей работе. — Ли-це-ме-рие!”

Шоу Доренко ошеломило Лужкова. Он более пяти лет занимал пост мэра Москвы и был хозяином в своем городе. Лужков выступил с гневными обвинениями в адрес Доренко и подал на него в суд за клевету — тактика, к которой он всегда прибегал в московской политике. Но против Доренко она была не очень эффективной. “Это — безумие, — сказал Лужков. — Своего рода психическая атака, в том смысле, что обычно подобные вещи совершают психически неуравновешенные люди”^{586}. “Россия в шоке. Ложь и клевета, потоки грязи обрушились на политиков и государственных деятелей”^{587}

.

Лужков настолько завяз в телевизионной камере пыток, устроенной для него Доренко, что не смог вырваться и реабилитировать себя. Он так и не выдвинул единственный лозунг, который, по мнению Евтушенкова, мог бы стать основой его притязаний на пост президента, — что он может восстановить Россию. Его жена, Елена Батурина, сказала мне тогда: “Политика, с моей точки зрения, очень трудный выбор для Юрия Михайловича. В политике не всегда прибегают к достойным приемам. Он растерян. У него много принципов, а его противники очень часто вообще их не имеют”^{588}. Во время моей беседы с Евтушенковым он тоже вспоминал, что Лужков не был готов к тому, с чем ему пришлось столкнуться. “В течение многих лет, — рассказывал он, — Юрий Михайлович жил в такой обстановке, в такой атмосфере, в которой он являлся всеобщим любимцем. Его никто не смел критиковать... Он не был морально готов к тому, что произошло. Он просто не был готов”.