Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Виктор Гюго в глубокой нерешительности сказал, что в принципе он республиканец, но тем не менее он пэр Франции, назначенный королем. И это обязывает его проявлять крайнюю сдержанность; к тому же, полагая, что учреждение Республики является преждевременным, он искренне высказался бы за регентство, если бы представилась возможность его учредить. Ламартин объявил ему, что временное правительство назначило Виктора Гюго мэром того округа, где он живет, и что, если вместо мэрии он пожелает министерство…

– Виктор Гюго – министр народного просвещения Республики, как это было бы прекрасно!

Гюго возражал. Он не видел никакой необходимости заменять мэра VIII округа Эрнеста Моро, который вел себя так лояльно. Но все же он положил грамоту себе в карман. В этот момент на площади началась стрельба и пулей пробило стекло.

– Ах, друг мой, – сказал Ламартин, – очень трудно быть носителем революционной власти! – Он указал на площадь, где непрестанно передвигались людские толпы. – Смотрите, вот океан.

Смутно осознанное родство гениальных натур сблизило в этот день двух столь различных людей.

На следующий день Гюго бродил по Парижу, восторгаясь быстротой происшедших перемен. Впервые за шестьдесят лет Господь Бог так стремительно переменил на сцене декорации!

Ну как подобной шутке не смеяться —Диктатор-шут в министры взял паяца![129]

На памятнике Людовику XIV, находившемся на площади Виктуар, красовался красный фригийский колпак. Увлеченный прогулкой, Гюго сочинил стихи:

Несется крик: «Долой Гизо и Полиньяка!»Гамен предместий встал, и – закипает драка!Истории балласт бессилен перед ним,

Гамен берет Париж, как раньше брал он Рим.Защита сметена. Пусть рядом кровь и боль —Он победил. Дитя – но он уже король.Он Лувром завладел, и перед ним внутриВысокий зал и трон; он входит в Тюильри,И, как вельможа, там гуляет он с Маррасом

У статуй царственных, по мраморным террасам[130].

Арман Маррас, главный редактор газеты «Насьональ», будущий председатель Учредительного собрания, казался Гюго состоятельным буржуа, который разыгрывает роль революционера, образ, вызывавший у него отвращение с 1830 года. «Сотворив 24 февраля, Господь Бог для этого зачем-то взял Марраса». Гюго плохо разбирался во всех происходивших событиях, разрушавших его надежды. Он получал анонимные письма, в которых осуждались его «снобизм, надменность, аристократизм». В этом ощущался дух 1793 года. Порой Гюго охватывало отчаянье при мысли о будущем:

Я делал, что мог; я трудился, служил,И было порою мне горько и странно,Что смех вызывают душевные раныТого, кто в заботах и горестях жил.

Но спор бесконечный вести мне невмочь,А с завистью биться уже бесполезно…Всевышний, отверзни врата твоей бездны —Да примет меня беспредельная ночь![131]

Тем временем его друг Эмиль де Жирарден, еще вчера сторонник регентства, но оппортунист по натуре, сразу же примкнул к временному правительству, обеспечив Республике сто двадцать тысяч читателей газеты «Ла Пресс». Это было знамением времени. Сдержанно относясь к новому режиму, Гюго все еще надеялся, что в будущем он сможет играть какую-то роль в событиях, и пытался угадать, не приведут ли всеобщие выборы, хотя и при широкой гласности, к утверждению монархии. Не выставляя своей кандидатуры на апрельских выборах, он выступил с «Письмом к избирателям», в котором достоинство тонко сочеталось с честолюбием:

Господа! Я принадлежу моей стране; она может располагать мною. Я полон уважения, быть может даже чрезмерного, к свободе выбора; позвольте же мне на этом основании не выставлять себя… Если мои сограждане, свободные и суверенные, сочтут уместным послать меня в качестве их представителя в Учредительное собрание, которое будет держать в своих руках судьбы Франции и Европы, я с благоговением готов взять на себя этот ответственный мандат[132].