Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Единственной надеждой на независимость, несмотря на все неудачи, для нее оставался театр. Виктор Гюго только что закончил новую пьесу в прозе "Анджело, тиран Падуанский". В сущности, это была мелодрама в духе "Лукреции Борджа": куртизанка, возрожденная высоким чувством любви (Тизбе), и кроткая женщина, спасенная ею от смерти (Катарина); полный набор эффектов — "узнавание", потайные ходы, склянки с ядом и "крест моей матушки", — но построена пьеса была хорошо, и в Комеди-Франсез ее с восторгом приняли к постановке. А Жюльетта состояла в труппе этого театра. Разве не могла она надеяться получить одну из двух ролей? Она догадывалась, что Гюго опасается доверить свою пьесу актрисе весьма спорного таланта, к тому же подстерегаемой закулисными кознями, и не осмеливается сказать ей это. Великодушная женщина стушевалась. "Отделим друг от друга наши судьбы в театре", — сказала она ему. Это значило, что она отказывается от своей надежды. Она вышла из труппы, так ни разу и не сыграв на сцене Комеди-Франсез; две главные роли достались известным актрисам: одна — мадемуазель Марс, другая — мадам Дорваль.

Это была высшая степень самоуничижения для актрисы и постоянная причина страхов для влюбленной женщины: волнующее кокетство и роковое очарование мадам Дорваль были общеизвестны. Дорваль покорила "джентльмена" — Альфреда де Виньи и не была ему верна; Жюльетта нисколько не сомневалась, что кокетка поведет атаку на молодого и красивого поэта. Жюльетта писала Гюго: "Я ревную тебя к вполне реальной сопернице, — ведь это неслыханная распутница, а сейчас она бывает с тобой каждый день, смотрит на тебя, говорит с тобой, прикасается к тебе. Ах, как же мне не ревновать к ней! И как мне больно, как я страдаю!.." Премьера "Анджело" (рукоплескания, вызовы, восторг, бешеный успех, в значительной мере благодаря двум исполнительницам главных женских ролей — они обе были любимицами публики) оказалась для Жюльетты настоящей пыткой, но ее преданность возлюбленному взяла верх. "Если бы ты знал, как часто я аплодировала мадам Дорваль, тебе стыдно было бы чем-нибудь обидеть нынче вечером мое бедное сердце, и так уже немного уязвленное сознанием, что не я, а другая передает публике твои возвышенные мысли. Ну вот, поневоле загрустишь и будешь волноваться, когда знаешь, что эта женщина возле тебя…" В похвалах исполнительнице роли она угадывала "своего рода брачный союз двух душ — актрисы и автора", и ей было горько, что не она, Жюльетта, "передает публике его возвышенные мысли".

Она имела право на награду и получила ее, — сначала в виде прекрасных стихов:

О, если я к устам поднес твой полный кубок,

И побледневшим лбом приник к твоим рукам,

И часто из твоих полураскрытых губок

Твое дыханье пил, душистый фимиам;

И было мне дано делить с тобою грезы,

Все тайные мечты и помыслы делить,

И твой услышать смех, твои увидеть слезы,

Со взором взор сливать, уста с устами слить;

И если надо мной звезда твоя сияла

Так ласково и все ж — так грустно далека!

И роза белая нечаянно упала

На мой тернистый путь из твоего венка,

То я могу сказать: "О годы, мчитесь мимо!

Ваш бег не страшен мне! Я не состарюсь, нет!

Увянуть все цветы должны неотвратимо,

Но в сердце у меня не вянет вешний цвет.

Все так же он душист и свеж… Ни на мгновенье

Не иссякает ключ, что жизнь ему дарит.

Душа полна любви, не знающей забвенья,

И вам не погасить огонь, что в ней горит"

[Виктор Гюго. "О, если я к устам поднес твой полный кубок…"

("Песни сумерек")].

Второй наградой было путешествие, которое они совершили на следующее лето. Хотя жить на два дома было весьма обременительно, Гюго мог это себе позволить: "Анджело" играли шестьдесят два раза со средним кассовым сбором в две тысячи двести пятьдесят франков. Книгоиздатель Рандюэль купил рукопись. В 1835 году он заплатил девять тысяч франков за право переиздать в течение полутора лет "Оды и баллады", "Восточные мотивы" и "Осенние листья", затем еще одиннадцать тысяч франков за новое переиздание плюс к этому "Песни сумерек" и новый сборник — "Внутренние голоса". За три года (1835–1838) Рандюэль уплатил Виктору Гюго сорок три тысячи франков. От издателей и из театров деньги рекой текли на Королевскую площадь и ручейком на улицу Парадиз.

В конце июля Адель захотелось поехать в Анжу на свадьбу их друга Виктора Пави. Гюго был приглашен, но он знал, что на свадьбе будет и Сент-Бев, с которым он не хотел встречаться. Чтобы совершить путешествие с Жюльеттой на полной свободе, он послал на свадьбу свою жену в сопровождении ее отца, Пьера Фуше. В разлуке муж и жена, связанные между собой больше братскими, чем супружескими узами, все время обменивались самыми ласковыми письмами.

Виктор Гюго — Адели, Монтеро, 26 июля 1835 года:

"Здравствуй, мой бедный ангел, здравствуй моя Адель. Как ты доехала?.."

Лафер, 1 августа:

"Надеюсь, ты хорошо повеселилась…"

Амьен, 3 августа:

"А ты? Где ты? Что ты делаешь? Как ты поживаешь?.."

Ле-Грепор, 6 августа:

"Какая эта красота — море, дорогая моя Адель. Надо нам когда-нибудь вместе поглядеть на него…"

Монтивилье, 10 августа: