Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

И перед мертвыми склонитесь скорбно ниц.

Прекрасна юности безмерная отвага,

И позавидуют пробитой ткани флага

Твои знамена, Аустерлиц!

Гордитесь! Доблестью с отцами вы сравнялись!

Права, которые в сраженьях им достались,

Под солнце жизни вы вернули из гробов.

Июль вам подарил, чтоб дети в счастье жили,

Три дня из тех, что жгут форты бастилий,

А день один был у отцов

[Виктор Гюго, "Писано после Июля 1830 года" ("Песни сумерек")].

Гюго хотел, чтобы эти стихи напечатаны были в "Глобусе", либеральном журнале. Сент-Бев, вернувшийся из Нормандии, провел переговоры с редакцией. Гюго пошел к нему в типографию журнала, чтобы пригласить его быть крестным отцом своей новорожденной дочери. Сент-Бев замялся было и согласился, лишь когда получил заверение, что этого хочет Адель. Сент-Бев и стал лоцманом, который провел оду Виктора Гюго "через узкие еще каналы восторжествовавшего либерализма". Для ее опубликования в "Глобусе" он составил милостивую "шапку". "Он сумел, — говорилось там о Гюго, сочетать с полнейшим чувством меры порыв своего патриотизма с должным приличием по отношению к несчастью; он остался гражданином Новой Франции, не стыдясь своих воспоминаний о Старой Франции…" И сказано было хорошо, и маневр был искусный. Поэтому Сент-Бев остался доволен собой. "Я призвал поэта на службу режиму, который тогда установился, на службу Новой Франции. Я избавил его от роялизма…"

Гюго чувствовал себя прекрасно в этой новой роли, которую он, впрочем, начал играть еще со времени оды "К Вандомской колонне". "Плохая похвала человеку, — писал он, — сказать, что его политические взгляды не изменились за сорок лет… Это все равно что похвалить воду за то, что она стоячая, а дерево за то, что засохло…" За "Дневником юного якобита 1819 года" последовал "Дневник революционера 1830 года". "Нужно иногда насильно овладеть хартиями, чтобы у них были дети". Для него все складывалось хорошо. Он состоял в Национальной гвардии — в четвертом батальоне 1 легиона, занимая там должность секретаря Дисциплинарного совета, которая освободила его от дежурств и караулов. После постановки его пьесы, после признания его своим при новом режиме, он мог наконец вновь приняться за "Собор Парижской Богоматери".

Работа была срочная. По договору с книгоиздателем Госленом, тем самым, который выпустил в свет "Восточные мотивы", он обещал представить книгу в 1829 году. С Госленом Гюго плохо обошелся за то, что тот требовал изменений в "Последнем дне приговоренного к смерти", а затем Гослена весьма плохо приняла госпожа Гюго, когда он на следующий день после премьеры "Эрнани" пришел на улицу Нотр-Дам-де-Шан, намереваясь приобрести право на опубликование пьесы в печати. Адель с гордым видом испанской инфанты, бросив на Гослена "ястребиный взгляд", надменно рассказала ему историю об издателе Маме и пяти тысячах франков. Гослен, разумеется, был всем этим раздражен до крайности и потребовал представления рукописи "Собора Парижской Богоматери", угрожая взыскать неустойку в сумме пяти тысяч франков за каждую неделю запоздания. Гюго принялся было за работу, но тут произошла Июльская революция. Новая отсрочка — до февраля 1831 года. Но на дальнейшую отсрочку уже нечего было надеяться. Виктор Гюго "купил себе бутылку чернил и вязанку из грубой серой шерсти, окутавшую его от шеи до кончиков ног, запер свои костюмы на ключ, чтобы не поддаться соблазну куда-нибудь отправиться вечером, и вошел в свой роман, как в тюрьму".

Так как он не отходил от письменного стола, Адель вновь оказалась очень одинокой. Неодолимое искушение для Сент-Бева, который исповедовался в своей любви всем подряд.

Сент-Бев — Виктору Пави, 17 сентября 1830 года:

"Да, друг мой, помолитесь за меня, посочувствуйте мне, потому что я страдаю от ужасных душевных мук; все, что я мог бы сказать в поэзии, подавлено, любовь моя безысходна; тоска меня томит. Я ожесточился. Я вновь стал злым…"

А ведь довольно выгодно называть себя злым, — тем самым дозволяешь себе быть злым. В редакции "Глобуса" происходили крупные ссоры. Дюбуа хотел отстранить Пьера Леру, гневаясь на его сен-симонистские рассуждения. Сент-Бев высказывал поразительную снисходительность к Леру, свойственную скептикам по отношению к ясновидцам; кончилось все это пощечиной, которую Дюбуа дал Сент-Беву, и дуэлью последнего со своим бывшим учителем. Жертв не было, но госпожа Гюго не могла скрыть свою тревогу. Сент-Бев, увидавшись с нею на крестинах маленькой Адели, воспользовался этим, чтобы осведомить ее о состоянии своего сердца, — тот же самый прием, который когда-то применил жених мадемуазель Фуше во времена "Литературного консерватора". Сент-Беву нужно было написать статью о переписке Дидро с мадемуазель Воллан, и он включил в эту статью прекрасные выдержки из писем Дидро, предназначая их для своей любимой: