Оливер Кромвель

В. Эббот характеризовал установление протектората как «новой и полновластной диктатуры»[219]. Любая подобная этой попытка подогнать Кромвеля под стереотип военного диктатора в конечном счете оказывалась неубедительной. «Хотя разрыв Кромвеля с конституционно правоверными политическими индепендентами в 1648 году был окончательным, он тем не менее остался привязанным ко многим аспектам их политической программы и, казалось, никогда не отказывался от надежды на возврат однажды на дорогу конституционной порядочности, обеспечив избрание регулярных свободных парламентов. Его оптимизм по поводу того, что парламент протектората, собравшийся в сентябре 1654 года, будет одним из многих, по крайней мере частично основан на чувстве веры, ощущаемой им, как человеком, который сражался в 40-х годах за парламентские свободы. Ему должно быть показалось, что «Орудие управления» нашло способ исключить не только возможность произвольного и неограченного правления одного человека, но также исключительной власти парламента, избранного ли как «охвостье», или назначенного как Бербонский парламент. Новая конституция, как он доказывал в январе 1655 года при роспуске первого парламента протектората, была «наиболее подходящей, чтобы избежать крайностей монархии, с одной стороны, и демократии, с другой стороны, и все же «dominium in gratia» еще не найден», то есть тип конституции «Пятого монархиста», по которой несколько избранных объявляются правителями в качестве временного правительства, до тех пор пока царь Иисус не вернется на землю

[220]. Вероятно, Кромвель приветствовал свой первый избранный парламент в 1654 году как средство воскрешения «средней группы», политических индепендентских стратегий, сочетающих реформацию и согласие. Первая часть этой главы исследует основные причины, из-за которых это оказалось невозможным и почему первый парламент протектората Кромвеля стал для него полным бедствием.

Вторая часть связана с реакциями Кромвеля на этот провал. Бесплодные отчеты его первого парламента проясняют дилемму, с которой столкнулся Кромвель как правитель Британии. Он не смог дать людям то, «что им понравится», конституционными средствами. Его реакцией было принятие авторитарного курса, чтобы «дать людям то, что для них хорошо». Действительно, многие аспекты правления Кромвеля в 1655–1656 гг. показывают недостаток заботы о конституционной законности, что дает козыри тем, кто будет изображать Кромвеля как диктатора. Кроме того, в тот период он подвергся личному душевному кризису, который настроил его более решительно, чем когда-либо, провести Англию через правление генерал-майоров, к «Новому Иерусалиму, если необходимо, взяв ее за шиворот». Еще удивительнее в Кромвеле то, что даже когда его авторитарный «железный кулак» обрел всеобщую известность, он демонстрировал, что не полностью отказался ни от своих политических индепендентских инстинктов «исцеления и урегулирования», ни от стремлений обеспечить широкую поддержку своего режима парламентскими классами страны.

Первый парламент протектората

(сентябрь 1654 — январь 1655)

Когда Кромвель распустил свой первый парламент в январе 1655 года, он сказал его членам: «Когда я впервые встретился с вами в этой комнате (4 сентября 1654 года), это, в моем понимании, был самый многообещающий день из всех когда-либо посвященных мною обсуждению мира»[221]

. Задание, которое он им дал, было гигантским. «Вы несете на своих плечах, — сказал он им, когда они собрались, — интересы трех великих народов с принадлежащей им территорией… на своих плечах вы несете интересы всех христиан мира… в ваших руках большая работа»[222]. Когда он распустил их (меньше чем через пять месяцев), его высокие надежды обернулись в озлобленный гнев. 22 января 1655 года он ругал их за то, что они много времени проводили, нападая на «Орудие управления», вместо перехода «к изданию тех хороших и благотворных законов, которых ожидали от вас люди». Вместо проведения дела реформации они предавались долго продолжавшимся дебатам и дискуссиям. «Если у меня будет свобода, чтобы гулять по просторам или путешествовать, все же было бы глупо делать это, когда горит мой дом», — сказал он, когда распускал их[223].