Оливер Кромвель

Однако так же, как и в 1648 и 1653 годах, стремительное вмешательство Кромвеля объясняется не только холодным политическим расчетом. Как и раньше, вера Кромвеля в провидение сыграла свою роль. Когда он поведал о своих политических трудностях подполковнику Уилксу за неделю до этого, он писал: «Бог не позволит этому так оставаться. Если у меня есть наивность и честность, у Господа есть милость и правда, и он допустит это. Если в этих делах я сам выполнил свою цель и привел их к такому исходу, Господь сделает так, чтобы от меня отреклись; но если это будет деяние Господа… Он установит своих советников, и, следовательно, позволит людям остерегаться того, чтобы не оказаться бойцами против него»[232].

Как мы увидим, Кромвель вскоре обеспокоится тем, как бы Бог не почувствовал его личной корысти (т. е., что его главной целью было личное самопродвижение), но пока его это не особенно тревожило. «Благодаря Богу я приучился переносить трудности, — сказал он членам парламента, распуская его 22 января 1655 года, — и мне всегда хватало Бога, когда я полагался на него. Я могу смеяться от счастья и петь в своем сердце, когда говорю вам об этом»[233]. Он, вероятно, распустил в 1655 году парламент в стремительном порыве провиденческого, относящегося к тысячелетнему царству Христа оптимизма, сходного с тем, который заставил его поддержать казнь короля в январе 1649 года и использовать армию против парламентского «охвостья» в апреле 1653 года.

Личное правление:

«западный проект» и генерал-майоры

Однако несмотря на существование удивительных сходств между поведением Кромвеля в январе 1655 года и более ранними эпизодами, в которых периоды самоанализа и нерешительности достигали высшей точки в неожиданных стремительных действиях, реакция Кромвеля на то, что произошло в январе 1655 года, в определенном смысле отличается от его позиции в предыдущие и последующие кризисы. Главное различие заключается в том, что если до того Кромвель пытался очень быстро вернуться к тактике примирения и конституционной порядочности, в январе 1655 года он так не делал; прошло много времени, прежде чем он вернул себе желание «исцеления и урегулирования». Хотя стремление Кромвеля к конституционному урегулированию, санкционированному парламентом, угасло не совсем, существенно важным для понимания деятельности Кромвеля в средний период протектората является признание того, что его авторитаризм стал более определяющим, чем в любой другой момент его жизни.

Почему так случилось — один из самых интригующих вопросов в политической карьере Кромвеля. Хотя, частично, довольно прямое объяснение этому состоит в том, что тогда для него было труднее, чем когда-либо, получить широкую политическую поддержку религиозного дела. Количество его политических противников было больше, чем когда-либо, пополнившись теми, кто когда-то были его друзьями: Лилберн и левеллеры, Сэйе и Селе и могущественные политические индепенденты, Харрисон и члены «Пятой монархии», а теперь и Хазелриг, Скот и республиканские члены парламента. Горький опыт недавнего парламента, кроме того, должен был привести его к поискам способов достижения своих целей непарламентскими средствами. Многозначительно то, что всего через три недели после роспуска, 15 февраля 1655 года он сделал заявление о религии, которое С. Р. Гардинер назвал «право религиозной свободы при протекторате»[234]

, пытаясь продолжить реформацию указом протектора. Кроме того, в течение следующих нескольких месяцев в 1655 и 1656 гг. доминирующая особенность его правления стала безжалостной, без каких-либо оглядок на совесть в делах с теми, кто ставил под вопрос конституционную законность его правления и решимость достигнуть своих целей, не считаясь с законными и конституционными тонкостями. На дебатах в Патни в 1647 году он предался, что было редко, политическому теоретизированию, объявив, что силу можно оправдать только как последнее средство «в случаях, когда мы не можем достигнуть того, что хорошо для королевства без силы». В течение нескольких месяцев после роспуска первого парламента протектората он, казалось, решил, что теперь был именно тот случай. Существуют случаи, когда «Верховный магистрат» не должен быть «связан обычными правилами», — сказал он в Декларации, опубликованной 31 октября 1655 года[235], и в сентябре 1656 года даже принял этот курс на авторитаризм, рассматривая крайние меры и заявляя, что «если ничего не будет сделано без согласия закона, горло народа может быть перерезано, пока мы пошлем за кем-нибудь, чтобы составить закон»[236].