Ольховая аллея. Повесть о Кларе Цеткин

Если бы не мягкотелость этих старых вояк — «Спартак» существовал бы лишь в мечтаниях красных! К тому же они слишком доверяют старой лисе Эберту: лиса предала своих, предаст и нас.

Нойфиг знал, что Тренер заручился согласием Эберта на ввод в Берлин верных кайзеру войск. Естественно, что рейхсканцлер дал такое согласие: у него самого поджилки трясутся, — вчерашние друзья не простят ему измены… И действительно, рейхсканцлеровское кресло — тоже не пустяк! Но было, противно сознавать, что типы, подобные Эберту, в какой-то мере твои хозяева. Уве Нойфиг готов был жизнь отдать за кайзера, за Германию. Но причем тут Эберт?

«Топите, пока слепые!» — в этом генерал прав. Уве кожей чувствовал опасность фанатиков, присвоивших себе имя Спартака, наверное, потому, что оно симпатично каждому еще со школьной скамьи. Они имеют подход к массам — этого от них не отнимешь!

Так размышлял Уве, чтобы скоротать время, пока генералы бубнят насчет «национального долга» и прочего. Все давно известно. Известно, что от них, промышленников, нужны деньги, без денег в наше время и щенка не утопишь. Но за наши деньги мы хотим покоя. Кто обеспечит нам этот покой и возможность расширять наши предприятия? Давать людям работу, а родине — опору и защиту? Да, защиту! В буквальном смысле слова. Сегодня алюминиевая посуда, завтра — оболочки для бомб!

В то утро Уве Нойфиг был разбужен шумом, доносившимся со стороны шоссе. Со сна ему показалось, что он снова на маневрах и слышит слитный шаг полка на марше, сливающийся с топотом коней артиллерийского дивизиона.

Он накинул халат и с биноклем в руках поднялся в мезонин. Отсюда шоссе было видно как на ладони. Во всю ширину его развернутым строем двигались войска. Видно было, что это последнее перестроение перед вступлением в столицу.

Расчехленные кайзеровские знамена реяли над колоннами. Заговорил барабан. Под его дробь в одну линию вытягивались ноги марширующих как на параде солдат.

Черт возьми! Это внушительное зрелище! Старая калоша кайзер может сидеть себе в Голландии, выращивать тюльпаны! Но он оставил им, новым силам отечества, неплохое наследство! Армия, вот на кого надо опереться! Разумеется, в сочетании с фалангами «добровольцев», с этими отчаянными головорезами, не обременными предрассудками парламентской эпохи.

Уве Нойфиг, несколько замедленно соображавший, чувствовал потребность в консультации своего друга Зеппа Лангеханса. Несмотря на то, что Зепп был старше его, он умел быстро разбираться что к чему. Прокурист крупнейшего концерна, в свое время женившийся на дочери своего патрона, Лангеханс, можно было бы сказать, достиг своего потолка. Можно бы, если делать отсчет с того времени, когда он был средней руки адвокатом и не имел ни гроша…

Но так как его друга не было и не могло быть на совещании в Далеме, Уве пытался сам взвесить известные ему факты.

Да, то, что в ставке уже было ясно, в трудолюбивом мозгу Уве еще складывалось одно к одному, складывалось начерно, не очень стройно. Господин Нойфиг воспринимал всякое новшество с чувством некоторого неудобства, как, скажем, новую, еще не обношенную одежду. И лишь в результате общения с другом не вполне освоенные мысли должны были приобрести удобство и привычность хотя и новых, но разношенных ботинок.

Уве Нойфиг припоминал все сказанное на военном совещании. Он считал слова Носке о «кровавой собаке» шокирующими, но поскольку их уже так разрекламировали, может быть, это именно та собака, которая, согласно старой немецкой поговорке, как раз здесь и зарыта…

В своем новом автомобиле французской марки, обращавшем на себя внимание модной низкой посадкой и легкомысленным цветом морской волны — прекрасная модель, можно презирать этих выскочек и кривляк французов, но нельзя отрицать, что автомобили их изящны, — Уве ехал на виллу Лангеханса.

Стояло морозное январское утро. В пригородах Берлина правительственные войска, выступившие по приказу главнокомандующего военного министра Носке, вели бои с рабочими отрядами.

Авангардные части, втянувшись в улицы окраин, перегороженных баррикадами, потеряли маневренность, продвижение их застопорилось. Тогда подтянули полевые орудия и минометы.

Баррикады сметались артиллерией, защитников их расстреливали тут же.

На улицах с неубранными трупами появились подростки в полувоенной одежде с ножами в чехлах у пояса. Они срывали революционные призывы и наклеивали листовки: «Смерть лидерам «Спартака»!», «Смерть Карлу Либкнехту и Розе Люксембург!».

Отряды «добровольцев» громили рабочие районы, убивали заподозренных, хватали всех, кто казался им подозрительным.

Несмотря на пропуск на стекле машины, Нойфига то и дело останавливали патрули, а на перекрестке его задержали на несколько часов воинские колонны, занявшие шоссе. Поэтому на виллу адвоката он прибыл уже под конец зимного дня.