Оловянное царство

В мыслях центуриона на мгновение стало серо, безлико и пусто, в его голове не мелькало ни единого образа. Слова Утера внесли окончательную для него ясность в происходящее, и от этого становилось ничуть не лучше, чем от предательства. Если дело действительно в этом — в давно погасшем блеске Рима, которого он не видел, который Утер знает, как старую сказку — то чем он лучше ребенка, жестокого, фанатичного, выросшего и безумного.

— Безумный фанатик! — рявкнул он уже на весь коридор. — Я думал… Утер, я считал тебя лживым, хитрым и изворотливым, законченной мразью, считал кем-то, подобным Вортигерну, только без единого намека на честь, и ненавидел тебя — но ты оказался хуже во сто крат. Ты идиот, Утер, ты туп, как бревно!

— Амброзий…

— Ты идиот! — заорал центурион, а потом бессильно прислонился к колонне. — Знаешь, — он задумался. — Сколько нам было обоим тогда? Двадцать девять? Чуть меньше? Когда Флавий Клавдий ушел из Регеда прочь, а Вортигерн позвал нас в Повис в первый раз. Меня позвал. Тогда я слушал твои разговоры про золотой Рим и думал: «Вот он, мой младший брат. Он давно уже взрослый мужчина, не мальчик, декан легиона в компании самых отпетых уродов. Как он может после одиннадцати лет, проведенных на службе, рассказывать мне что-то, похожее на плебейскую сказку. Говорить о Риме словами, которым без малого две сотни лет.» Две! Сотни! Лет! Утер! Ты идиот!

— Замолчи.

— Какой Рим, Утер? Что ты собрался здесь восстанавливать? Какие из замшелых развалин старого мира навели тебя на мысль о том, что все станет, как прежде? Что такому, как ты, это вообще под силу? Ты помнишь рескрипт Гонория7, Утер. Когда все легионы ушли. Рим на этом острове мертв уже десять лет. Ты пожертвовал жизнью стольких людей и моей в том числе. Я тебе не прощу. Но и не стану искать твоей смерти.

Брат мрачно смотрел на него, но не говорил ничего. Бывший центурион знал, что все, что он говорит, все его слова — для Утера просто рябь по воде, ветер в листьях, не то, чему придают значение. Он — фанатик и просто дурак. Этого никак не изменишь.

— Какое же ты ничтожество, Утер, — с удивлением проговорил Амброзий. — Ты ненавидишь Вортигерна, саксов… Но при том столько лет работал с этой завзятой сволочью Лодегрансом.

— Я ненавижу, Лодегранса, как и ты, — с жаром ответил повелитель Стены. Его лицо дышало обидой и яростью, чем-то невыразимым, Амброзий не стал разбираться. — Да, он ничем не лучше этой сутулой собаки, твоего императора. Амброзий! Брат, послушай меня, не отворачивайся! Наш мир разрушен. Что дурного в том, что я хочу вернуть все, как было? Старый порядок. Старые правила. Свет империи вместо этого беспросветного мрака варварства и безнаказанности. Мы отомстим Вортигерну и ему подобным за все, ты знаешь изнутри эту крепость. Мы выступим против них. Нам на руку, что нас считают врагами!

— Оглянись вокруг, Утер, — беззлобно ответил Амброзий. Он устало опустился на холодные плиты. — Ты гоняешься за привидениями. Рим, свет империи… Ты трус, Утер. Иначе бы ты ушел с Флавием Клавдием и сгинул в Иберии. А если ты тронешь Вортигерна… Маленькую царевну Моргаузу, — он вспомнил их неприятное путешествие. — Жену императора, да, Утер, Ровену — ты и сам станешь таким же призраком, я позабочусь об этом. У меня не осталось ни капли верности тебе или нашему братству.

Когда истаяла жгучая ненависть к Вортигерну, на ее место пришло ощущение общности, намек на товарищество, схожесть и равенство, которые не исчезли за девять лет. Когда предательство и ненависть брата обратились пылью, на их место пришла пустота. Его беды снова стали не чьей-то виной, а ошибкой судьбы. Судьбе, к сожалению, ничего не предъявишь.

— Убирайся, — безразлично сказал он. — Иди к своим людям, к Вортигерну, к саксам. Обсуждай этот прекрасный мир, свою долю доходов касситерита — тебе ведь он так нравится, Утер. А потом проваливай на свои развалины, играть в свой маленький Рим. С этого дня я не знаю тебя.

Брат подошел ближе и сел рядом с ним. Как там сказал Вортигерн? «Тупая скотина». Утер казался сейчас именно ей.

— Далеко же нас занесло от того, где мы начали.

— Заткнись или я тут же скажу людям связать тебя.

— Да нет, признай, — Утер усмехнулся, и на какое-то мгновение Амброзию показалось, что с брата слетел весь былой лоск и надменность властителя. — Ты говоришь, что не знаешь меня, что не хочешь видеть и слышать. Нам скоро сорок, Амброзий. Мы так ссорились и мальчишками, тогда казалось, что поубиваем друг друга.

— Мы давно не дети, Утер. Мы даже не молоды.

— И что ты теперь будешь делать? Сдашь меня Вортигерну? Пока я в его власти?

— Послушай доброго совета. Заключи с ними этот их великий мир — сколько он продлится, я не знаю, может пять лет, может и меньше — прибери к своим рукам еще долю шахты и убирайся обратно на Стену. Строй свое королевство на севере и не суйся сюда. Не начинай все сначала. Ты же видишь. Императором сейчас себя называет любой — назовись и ты, если хочешь, только уйди.

Утер помолчал какое-то время.

— И сколько мне выдадут олова?