Он придет

– Не! – отмахнулся Гершман. – Мы и сами с усами. Дениза, позвони в «Палас», пускай позовут Морри к телефону. Если его нет на месте, пусть оставят записку, чтобы мигом перезвонил, э-э…

– Детективу Стёрджису, в Западный дивизион.

Гершман закончил давать инструкции секретарше.

– Вы ведь не рассматриваете Морри в качестве подозреваемого, а? – спросил он, когда положил трубку. – Чисто свидетельские дела?

– Мы правда не можем разглашать подробности дела, мистер Гершман, – опять предпочел готовую формулу Майло.

– Просто не могу поверить! – Гершман хлопнул себя ладонью по лбу. – Вы думаете, что Морри – убийца? Парень, который возится с детишками по выходным, парень, который тут никому и слова поперек не сказал, – можете идти поспрашивать, я не против! Если вы найдете кого-нибудь, у кого найдется дурное слово в адрес Морри Бруно, я съем вот этот стол!

Его перебило гудение интеркома.

– Да, Дениза. Что еще? Точно? Наверное, это какая-то ошибка… Проверь еще разок. А потом позвони в «Аладдин», в «Пески» – может, он передумал…

Лицо старика стало официальным, когда он повесил трубку.

– Его нет в «Паласе». – Он произнес это с досадой и страхом человека, которого оторвали от успокоительного тепла собственных предубеждений.

Морис Бруно не обнаружился ни в «Аладдине», ни в «Песках», ни в каком-то другом крупном отеле Лас-Вегаса. В результате дополнительных звонков из кабинета Гершмана выяснилось, что ни в одной авиакомпании не зафиксировано, чтобы он покупал билет на рейс из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас.

– Мне хотелось бы получить его домашний адрес и телефон, если не трудно.

– Дениза все вам даст, – отозвался Гершман.

Мы оставили его в одиночестве в его огромном кабинете. Он молча сидел, подперев руками покрытый седой щетиной подбородок, – хмурый, как старый потасканный бизон, которого слишком много лет продержали в зоопарке.

* * *

Бруно жил в Глендейле – в обычное время всего минутах в десяти езды от типографии «Престо», но было уже шесть вечера, а вдобавок где-то у развязки с Вентура-фривей произошла авария, и автострада встала на всем пути от Бербанка до съезда на Пасадену. К тому времени, как съехали с Вентуры на бульвар Брэнд, уже стемнело, и мы оба пребывали в крайне скверном расположении духа.

Покатили на север, в сторону гор. Дом Бруно стоял на Армелита-стрит – боковой улочке в полумиле от того места, где заканчивался бульвар. Располагался он в самом конце тупика – маленькое одноэтажное строение в псевдотюдоровском стиле, с аккуратным квадратным газончиком спереди, живой изгородью из тиса и зарослями можжевельника, втиснутыми на свободные места. Прямо перед входом, как стражники, возвышались два туевых куста. Дом оказался не того типа, который я ожидал от постоянно мотающегося по вегасам холостяка. Но потом вспомнил слова Гершмана насчет развода. Несомненно, это бывшее семейное гнездышко, оставленное сбежавшей вместе с детьми женой.

Майло пару раз позвонил в звонок, а потом принялся молотить в дверь кулаком. Когда никто не отозвался, он подошел к машине и вызвал глендейлскую полицию. Через десять минут подъехала патрульная машина, и из нее вышли двое полицейских в форме. Оба высокие, мясистые, светловолосые, с густыми щетинистыми усищами под носом. Они подошли той покачивающейся походкой, какой ходят только копы или пьяные, которые хотят выглядеть трезвыми, и посовещались с Майло. Потом взялись за рации.

На улице по-прежнему было тихо, никто не показывался. Так оставалось до тех пор, пока не подъехали еще три патрульные машины и «Додж» без опознавательных знаков. Последовало быстрое совещание голова к голове, как у футболистов, – и на свет появились пистолеты. Майло еще раз позвонил в звонок, а потом выбил дверь ногой. Штурм начался.

Я держался в сторонке, наблюдая за происходящим. Вскоре послышались сдавленный надсадный кашель и звуки отрыжки. Кого-то тошнило. Потом копы стали пятясь выбегать из дома, отплевываясь на газон и зажимая носы, – словно пустили назад кинопленку. Один особенно стойкий патрульный бросился в можжевельники, переломился пополам и принялся безостановочно блевать. Когда, похоже, все окончательно ретировались, Майло подошел к двери, прикрыв рот и нос платком. На виду оставались только глаза, и он встретился со мной взглядом. Этот взгляд заставил меня сделать выбор.

Не обращая внимания на голос разума, я вытащил свой собственный платок, прикрыл им нижнюю часть лица и двинулся следом.

Тонкий хлопок оказался слабой защитой от горячей вони, которая плотно окутала меня, едва я переступил порог. Словно сырые нечистоты смешали с болотным газом и стали выпаривать этот пузырящийся и бурлящий суп на медленном огне.

Глаза слезились, я трудом сдерживал тошноту и лишь машинально следовал за силуэтом Майло, продвигающимся в кухню.