Чтобы лучше понимать смысл сего эпизода, следует учесть его анализ судившими и рядившими о нем ниикиэмсовскими витиями (Миша относился к этому иначе, но он, по своей новой привычке «помалкивать», в споры не вступал). По мнению обсуждавших, главной предпосылкой скандала было состояние крайней неопределенности, в котором находились основные центры власти в НИИКИЭМСе. В обычных условиях главные роли играли академик и Хачатрян. Именно они определяли общую политику и при нужде выступали в качестве арбитров, решающих любые споры всех прочих крупных и мелких институтских начальников. Их авторитет признавался всеми сотрудниками, и их слово воспринималось как окончательное, при этом они благоразумно избегали противостояния друг с другом и старались не вмешиваться в негласно определенные сферы ответственности другого партнера. На этом строился весь порядок в институте. Но теперь в результате их выключения из процесса текущего управления этот порядок нарушился. Ни зам по науке не чувствовал себя достаточно авторитетным, чтобы командовать временно подчиненными ему руководителями, ни занявший место Хачатряна снабженец, который и вовсе никогда не считался руководителем первого ранга. В обычное время он явно уступал главному бухгалтеру в весе и значении, но теперь в силу обстоятельств оказался в положении ее непосредственного руководителя по общим вопросам, и это, разумеется, сильно осложняло отношения между ними. Именно эту заранее никем не предусматриваемую рокировку институтские мыслители и считали главным фактором, вызвавшим столь радикальную реакцию главбуха на пустяковый, в сущности, конфликт. Так ли это было или причины всплеска эмоций надо было искать в чем-то другом, Миша решить не мог, однако полностью удовлетвориться таким простым объяснением ему что-то мешало. За последние две недели он, согласившись на роль Ватсона, стал крайне подозрительным и в любом происшествии, имеющем отношение к НИИКИЭМСу, невольно искал какую-то скрытую подоплеку, некий криминальный подтекст, пытался так или иначе связать любое событие с ранее произошедшими убийствами. Так и в этом случае. Казалось бы, просто смешно связывать взбрык много возомнившей о себе Вероники Аркадьевны с отравлением кладовщицы или тем более с убийством Мизулина: где здесь можно найти хоть малейшие связующие ниточки? А тем не менее… Мало ли что может за этим крыться.
Параллельно с рассказом о грозе, прогромыхавшей в начальственных кабинетах на втором этаже, до лабораторий докатился и нелепый слух о роковой пятнице. Возникший, вероятно, в результате чьего-то желания пошутить на злободневную тему – вот, дескать, беда-то опять пришла к нам в пятницу – черный это день, осененный духом бродячего мертвеца, – слух этот моментально отделился от своего создателя и его неуклюжей попытки насмешить публику и дошел до Мишиного слуха уже как мрачное предостережение, напоминающее беспечным людям о существовании инфернального мира и о выходцах из этого царства зла. Как ни глупы были эти измышления, но что-то они задевали в человеческой душе, тревожили ее, и после того, как человек отбрасывал эти бредни, они все же оставляли после себя тягостное, неприятное ощущение.