Он приходит по пятницам

Речь здесь о том, что в подавляющем большинстве случаев наш человек, получив от начальника указание сделать нечто, прямо запрещаемое законами, служебными инструкциями или общепринятыми правилами, и осознавая потенциальную опасность такого поступка, тем не менее склонен выполнить данное ему приказание. Казалось бы, для исполнителя гораздо безопаснее отказаться от выполнения запрещенных действий. Чем ему, собственно говоря, грозит недовольство начальника? Ну, лишат его премии, переведут на неудобный график работы или еще какую-нибудь пакость сделают, в самом крайнем случае, вынудят уволиться. Так ли уж это страшно? И можно ли сравнить подобные неприятности с риском стать жертвой взрыва, транспортной катастрофы, пожара или с вполне реальной возможностью попасть под суд и на долгие годы

загреметь туда, где вероятность получить тяжкие увечья и инвалидность еще на порядок выше, чем на обычном месте работы. Ни у кого ведь нет сомнений, что при неблагоприятном стечении обстоятельств (а именно от них предостерегают все эти правила техники безопасности, финансовые инструкции и прочие строгие запреты) отдуваться придется не высокому начальству, а этим получившим указания сверху исполнителям. Простой здравый смысл, вроде бы, советует не соглашаться на нарушения: раз тебе дают указание, то в нарушении законов и инструкций заинтересован кто-то другой – вышестоящий, а под раздачу

 – в случае чего – попадешь скорее всего именно ты. Что может быть рациональнее такого подхода к делу? И не такой ли тактике должен следовать всякий, получивший указание нарушить некое правило? Однако на деле все эти правила, инструкции и даже статьи уголовного кодекса массово и повседневно нарушаются теми, кто не получает прямой выгоды от подобных поступков. Люди просто делают то, что им сказано, а всерьез задумываются над тем, что сделано, лишь немногие – те, кому не повезло (если им, конечно, удалось выжить и они в состоянии о чем-либо задумываться). Я понимаю, что феномен подобной иррациональной покорности начальству, вероятно, далеко не так прост, каким он кажется при наблюдении со стороны, и мотивация таких

послушных исполнителей начальственной воли требует глубокого и всестороннего анализа, но то, что склонность к описанному поведению повсеместна и очень широко распространена, спорить, по-моему, не приходится. Тем же, кто со мной не согласен, я могу только посоветовать внимательно ознакомиться с многочисленными книгами и статьями, описывающими катастрофу в Чернобыле на всех этапах развития этой аварии – в ней активно участвовали десятки тысяч таких «исполнителей», а не только отдававшее указания высшее партийное руководство.

Нечто похожее (в отношении покорного исполнения директорских пожеланий) происходило, вероятно, и в ситуации с платиной, надолго застрявшей на ниикиэмсовском складе. Судя по всему, узнавший о хищении Хачатрян, прекрасно понимавший, что обвинение в халатном отношении к обязанностям будет предъявлено, в первую очередь, именно ему и уже, по-видимому, клявший себя за глупую уступчивость давлению со стороны академика, требовал немедленно заявить о пропаже, и если бы не его гипертонический криз, уже в тот же вторник или, в крайнем случае, в среду следствию стало бы известно о сути преступления, непосредственно связанного с убийством никому не интересного Мизулина. Но судьба решила по-иному.

Академик, следуя выбранной стратегии, немедленно умотал в Москву, чтобы там, обеспечивая собственную безопасность, связаться с заинтересованными влиятельными лицами и постараться загодя «подстелить соломки», оставив при этом своего зама по АХЧ и прочих подчиненных расхлебывать на месте заваренную им кашу. Хачатрян был, по воле капризной судьбы, наказан за свои грехи еще до всяких разбирательств и сразу же вышел из игры. А все прочие более мелкие сошки, знавшие про наличие на складе платины и, возможно, заподозрившие связь между ней и происходившими в институте экстраординарными событиями, сочли за лучшее держаться от этой истории как можно дальше и ничем не выдавать свою осведомленность. Ведь были же в НИИКИЭМСе такие люди помимо кладовщицы и главбуха, не могло их не быть. Но все помалкивали. И даже смерть Нины – а уж после этого трудно было бы не заметить бросающуюся в глаза связь с находившимся на ее ответственности драгметаллом – даже она не подтол­кнула никого к тому, чтобы сообщить о своих подозрениях следователю или хотя бы заму по науке, исполняющему обязанности директора. Мы уже говорили раньше, что большинство что-то знающих не спешит, как правило, со своими знаниями и подозрениями в милицию: ты сообщишь, а с тебя же и начнут расследование – лучше уж помалкивать и делать вид, что ни о чем не ведаешь. Аналогичные соображения определяли, по-видимому, и поведение осведомленных о платине ниикиэмсовцев.