Милиционер разговаривал с ней вежливо, уважительно, интонация его вопросов и замечаний была деловой, никаких оттенков раздражения или недоверия в его вопросах не чувствовалось, однако, снова перебирая в уме все детали разговоров, Анна Леонидовна, обратила внимание на то, что среди разнообразных сведений, которые хотел получить лейтенант – о вахтерах, о возможных происшествиях в институте, о том, когда давали зарплату и еще о многих, не связанных непосредственно с происшествием, вещах – были и такие, что касались ее лично. Спрашивающий поинтересовался, в частности, ее здоровьем, осведомился, не принимает ли она какие-нибудь препараты: сердечные или еще что-нибудь (
***
Здесь я должен сделать небольшое отступление и объясниться с проницательным читателем, который, по-видимому, давно уже заметил, что в этой главе я заметно отошел от привычного для меня стиля рассказчика, рассматривающего события с внешней стороны (конечно, если я сам не являюсь участником этих событий), и в значительной степени перешел к описаниям, которые можно считать рассказом с внутренней точки зрения героини. Хотя такое утверждение, прямо упрекающее автора в том, что он вкладывает в душу героини им самим придуманные чувства и мысли, имеет под собой определенное основание, я должен заявить, что ничего существенного не выдумывал и что все мои описания представляют собой пересказ (естественно, опосредованный Мишиным изложением) того, что говорила сама героиня – а говорить ей с теми, кто расследовал это дело, пришлось много и подробно. Я признаю, что в части испытываемых героиней эмоций, ее соображений, предположений и опасений я значительно приукрасил имевшуюся у меня информацию, но с исключительно художественной целью – стараясь увлечь читателя и передать ему ощущение той специфической атмосферы, в которой разыгрывалась история об обнаруженном в институтском коридоре трупе.