Он приходит по пятницам

Несмотря на свою фамилию и отчество внешне он мало походил на лицо, как бы сейчас сказали,

армянской национальности. Видимо, шедшая от дедушки или даже прадеда армянская струя была сильно разбавлена в результате смешанных браков его предков. Скорее его можно было принять за украинца, за уроженца, предположим, Одессы или какого-то другого южного города – что-то характерное для южан в его облике всё же проглядывало. Тем более, что и в его выговоре отчетливо слышалось южное, украинское «Г» (почти как «Х»). То же можно сказать и о его манерах и стиле поведения: никакой особенной живости, повышенной эмоциональности, патриархально окрашенной фамильярности по отношению к собеседнику, никаких таких заходи, дорогой, гостем будешь

или, закатив глаза за спиной прошедшей девушки, ваах, какая! То есть никаких примет «кавказского характера», с которыми сибиряки, в основном, знакомы по фильмам с участием Бубы Кикабидзе и Фрунзика Мкртчяна (хотя и в жизни такое иногда встречается) и проявления которых они невольно ожидают от человека с фамилией Хачатрян. Серьезный, солидный дядечка лет пятидесяти, подтянутый, немногословный, не склонный к шуткам и болтовне на посторонние темы, нередко выглядевший как «застегнутый на все пуговицы» чиновник (да, таким он, наверное, и был). В то же время была в нем определенная резкость, способность высказать в глаза что-то неприятное и даже обидное для человека – критики он не стеснялся и в вату ее не обертывал. Справедливости ради, надо сказать, что в таком стиле он общался не только с теми, кто был ниже его по рангу и положению или как-то зависел от него (в этом никто бы не усмотрел ничего индивидуального –

барин сердится – чего ж тут удивительного), но и с теми, от кого мог зависеть он сам. Даже академик – в некотором смысле царь и бог в своем институте – вел себя по отношению к этому заму безупречно корректно и уважительно, побаиваясь, вероятно, нарваться на адекватный отпор, хотя с другими своими подчиненными – вплоть до зама по науке (формально, второго человека в институтской иерархии) – мог позволить себе многое, не вполне укладывающееся в рамки служебной этики. Правда, поговаривали, что раньше – когда-то достаточно давно – Хачатрян шел по партийной линии

и продвинулся в своей карьере достаточно высоко – что-то вроде второго-третьего секретаря райкома партии. Однако потом у него как-то не заладилось, и он перешел на хозяйственную работу (видимо, вынужден был перейти – по своей-то воле редко так делают). Именно этим и сохранившимися у него связями в партийных верхах объясняли его независимую позицию по отношению к директору. Но все это были только слухи (и не Мише было судить о степени их достоверности), сам же зам по АХЧ о своей биографии не распространялся и задушевных разговоров ни с кем на работе не вел. Здесь, вероятно, надо также сказать, что начальник он был строгий, даже жесткий, и подчинявшиеся ему АУП и хозяйственные службы его побаивались и перечить ему не рисковали.

Вот к этому Василию Суреновичу и попал лейтенант со своими проблемами – как быстро выяснилось, попал как раз в тот кабинет, куда ему было нужно. О содержании их разговора известно со слов лейтенанта. Его собеседник был не в состоянии к этому что-либо добавить, но даже если бы до этого дошло, вряд ли бы он стал излагать суть дела по-иному. Интересовавшие милицию вопросы касались трех аспектов дела, относительно которых лейтенант пытался прояснить ситуацию. Сообщив вкратце и в несколько расплывчатых выражениях об инциденте, произошедшем в стенах института два дня назад, он попросил охарактеризовать вахтера Бильбасову с точки зрения того, насколько можно доверять ее словам и какова ее репутация в коллективе.