Дело было в середине восьмидесятых, и никто еще не мог и вообразить того книжного изобилия, которое излилось на нас всего лишь через несколько лет. Напротив, времена были самые скудные во всех отношениях, и раздобыть что-нибудь приемлемое из телесной или духовной пищи было совсем непросто. В части же снабжения читателей художественной литературой дело обстояло катастрофически плохо. Даже по сравнению с предыдущими десятилетиями, тоже не баловавшими отечественных любителей литературы, книжный голод стал на порядок более выраженным и достиг, можно сказать, своей максимальной отметки – рядовому читателю, не вхожему в какие-то запретные закрома и распределители, практически полностью перекрыли кислород. Читать стало нечего. Издательская политика, с шестьдесят восьмого года озабоченная лишь тем, чтобы в печать не просочилось чего-нибудь «лишнего» и «опасного», усугублялась ответной реакцией на такой цензурный зажим, в результате чего были наглухо законопачены все щели, через которые к читающей публике проникал свежий воздух. Дефицит интересных книг закономерно привел к тому, что они стали обладать не только потребительной, но и меновой ценностью, а следовательно, основная их масса попадала в руки не тех, кто их читал, а тех, кто имел возможность их приобрести. Шкафы, на полках которых красовались нетронутыми «собрания сочинений», «литпамятники» и синенькие томики «большой серии библиотеки поэта», стали восприниматься как столь же наглядное свидетельство зажиточности и жизненного успеха хозяев, что и рядом стоявшие «стенки», заполненные хрустальными вазами, ковры на стенах и пузатый цветной телевизор. Волна престижного потребления, сделавшая книги – наряду с мохеровой пряжей и гречневой крупой (не говоря уже о сотнях других дефицитных благ) – одним из платежных средств бурно идущего подпольного товарообмена, а книжный шкаф – домашней сберкассой, смела с прилавков книжных магазинов всё, что пользовалось хотя бы минимальным спросом. Рядовому покупателю был оставлен выбор между политиздатовскими брошюрами о происках неоколонизаторов и невзрачными изданиями местных поэтов. Немногим лучше обстояло дело и в библиотеках: длинные ряды полок были заполнены всяческой макулатурой, слегка разбавленной отдельными книжками давно прочитанных классиков. Если ты не готов был часами сидеть в читальном зале – где все же кое-что из желаемого тобой могло оказаться в наличии, – то и большая городская библиотека не давала решения твоих проблем. Надо было как-то выкручиваться и находить нестандартные пути книгоснабжения.
Я пошел самым простым для меня путем, переориентировавшись на чтение, главным образом, книжек, издаваемых в братских социалистических странах и в каких-то количествах проникающих в наши магазины. В областной библиотеке был неплохой иностранный отдел, на полках которого за долгие предшествующие годы скопилось несколько тысяч таких изданий – в основном немецких и польских, – не пользующихся чрезмерным спросом со стороны читателей. Основная масса посетителей этого отдела была заинтересована в учебной литературе и в тех немногочисленных книгах на английском, которые здесь были, оставляя прочие мало кому нужные «книжные сокровища» таким, как я, любопытствующим бездельникам, разыскивающим