Она развалилась

В девяносто седьмом году я стоял на пустыре после массовой драки, когда волгодонские работяги побили собравшихся экологов. Нападение на экологический лагерь организовывали по приказу руководства строящейся АЭС. Рядом со мной догорал костер из наших палаток, вокруг валялись тела – сотрясения, переломанные носы и пальцы, порванная одежда. К тому моменту я уже был месяц в России, и поэтому просто спокойно наблюдал за происходящим. Носившиеся за демонстрантами строители меня даже не тронули.

Вероятно, симпатии в адрес России возникли у меня благодаря политическим воззрениям родителей. Они тусовались с местной компартией, придерживались левых взглядов и увлеченно изучали русский язык. Папа перестал котировать СССР только после начала войны в Афганистане, однако дома оставалась куча пропагандистских книг, которые я с усердием штудировал. Больше всего мне нравилась энциклопедия советского типа, где в ярких красках описывался СССР. О новой России накануне выезда я знал немного – лишь то, что здесь активны студенческие движения и проходят акции против войны в Чечне.

В середине девяностых электронная почта была еще в новинку, но у меня уже был свой почтовый ящик. Почти сразу я подписался на почтовую рассылку под названием "Альтернативная Европа", ее администрировал старый европейский пацифист. В девяносто седьмом году русские анархисты из "Хранителей радуги" впервые решились анонсировать летний протестный лагерь на английском языке. Сразу подписалась куча людей – немцы, чехи, поляки, ну и я. Тогда я не знал, что небольшой анонс задержит меня в России на десяток лет. "Хранители радуги" были против индустриализма и капитализма. Идеологические теории были на периферии, главным было прямое действие и радикальное сопротивление – акции против химических заводов, переработки вредных материалов и АЭС проходили по всей стране, но чаще всего в европейской части. Вдохновителем движения стал писатель-фантаст Сергей Фомичев.

Мне только исполнилось 18 лет, и моя тогдашняя девушка уговорила ехать в Сибирь – мы оба котировали далекий край. Она уже с 15 лет не раз каталась автостопом по балтийским странам и мечтала снять об этом документальный фильм – ее вдохновляло документальное кино о Сибири. Во время путешествия я пытался буквально в каждом селе найти политических активистов, моя же подруга просто хотела тусоваться. Поэтому чаще мы виделись с панками, уличными наркоманами и им подобными свободными художниками.

Строительство Волгодонской атомной станции прикрыли в девяностом году вместе со многими другими по всему Союзу – не было денег, а народ протестовал. Позднее в Ростовской области власти решили расконсервировать стройку. Против встали здешние казаки, вскоре об этом по сарафанному радио узнали экологи. Волгодонск – это полная глушь, и вдруг здесь появляется куча народа со странными прическами. Кажется, жители тогда же впервые увидели иностранцев.

Мы делали плакаты на русском, но, как потом выяснилось, с кучей ошибок. Приехавшие радикальные феминистки сделали надпись "Лесбиянки против АЭС". На городской площади недалеко от водохранилища организовали панк-фестиваль – казаки были в шоке. Во всем лагере было буквально три человека, которые что-то могли связать по-английски. Я просто кивал, когда мне что-то говорили.

Как-то мы вышли из штаба, а на выходе сидели классические гопники, которые постоянно жрали семечки. Они очень хотели познакомиться, но общего языка мы так и не нашли. К тому времени я путешествовал около семи недель и, по правде, я устал бомжевать – гостиницами я не пользовался, а спал у случайных людей или буквально под кустом. Кто считал себя участником "Радуги", тот и приезжал в лагерь. Из этого было много хаоса и проблема кадров – в лагерях не было фильтрации адских алкоголиков. На самом деле, все бухали всегда, но были люди, которые кроме алкоголизма были настроены на что-то еще. В принципе ситуация была относительно под контролем, а обострилась позднее.

Когда руководство стройки на АЭС осознало, что протест не успокаивается, то приказало трем сотням строителей всех укатать. Демонстранты сцепились наручниками, а руки вдели в бочки, заполненные цементом и камнями. Когда в Германии такое происходит, то власти вызывают специалистов, и уже через восемь часов кропотливой работы бочка наконец ломается. В России же всё гораздо проще – тебя просто фигачат, пока ты наконец не отпустишь руки. Нападение закончилось сожжением палаток. Тем не менее уже на следующий день лагерь протеста опять продолжился, и для меня это было самое потрясающее. Я сделал вывод, что ребята серьезные и готовы идти до конца.

В девяностые половина экокампаний добивалась успеха, так как в России привыкли ничего не делать законно. Здесь всегда нарушаются законы, и никто не парится. Однако когда кто-то начинает мутить воду, опираясь на политическое давление, то появляются шансы на изменения. В России тех лет политическая система еще не сложилась. В то время люди, которые орут на улице, уже завтра могли быть во власти.