Опасно — Истина! Смелость принять непознаваемое

Конечно, никто не хочет попрошайничать, никто не рождается, чтобы просить подаяние. Но сексуальный инстинкт способен принять любую форму — он может превратиться в жадность богатого или в жадность бедного.

Когда я был профессором, один мой студент, обучающийся в аспирантуре философского отделения, всегда приходил в дорогой одежде и выглядел весьма респектабельно. Однажды я выходил из вокзала — я постоянно путешествовал из Джабалпура по всей Индии, двадцать дней в месяц я отсутствовал в городе. Я мог вернуться через три дня на несколько часов — просто чтобы показаться в университете, потому что меня не могли отпускать так надолго и я не мог брать столько выходных — иначе откуда бы я брал деньги?

Итак, это было вступление... Один из моих студентов брал мою машину и парковал ее в том же месте, где обычно это делал я. Машина всегда была припаркована, и это был признак того, что я в университете. Я говорил ему: «Пригоняй машину к двум часам дня, а в четыре можешь уезжать — всего два часа. Все будут думать, что я здесь; это самые насыщенные часы, когда все приходят. И каждый знает, что раньше двух меня не бывает — с двенадцати до двух я сплю, так что проблемы нет».

Поэтому раз в четыре дня я приезжал и уезжал: приезжал утром, а уезжал вечером. И там был один нищий, который постоянно получал от меня одну рупию — каждый раз, когда я приезжал или уезжал, я давал ему рупию. Однажды я просто случайно увидел этого своего студента рядом с тем стариком, как раз за навесом, где была припаркована моя машина. Я подошел ближе: что сын богача может делать рядом с этим нищим? А этот нищий отдавал ему рупии...

Я вышел наружу и подозвал их. Они оба задрожали. Старик сказал:

— Пожалуйста, не говори никому — это мой сын.

— Сколько ты зарабатываешь? — спросил я. — Этот юноша обеспечен лучше всех в университете; должно быть, ты набираешь тридцать, сорок или даже пятьдесят рупий в день?

— Ты прав, — ответил он.

— И сколько же у тебя на счету в банке?

—Теперь я не могу что-либо от тебя скрывать, — сказал он.

У него оказалось пятьдесят тысяч рупий.

— Тогда почему ты нищенствуешь? Ты мог бы заняться каким-нибудь бизнесом.

— Это и есть мой бизнес. И он не требует никаких вложений — где еще в Индии ты заработаешь пятьдесят рупий в день?

— Верно, — ответил я.

— И я оставлю сыну достаточно денег, он сможет прожить богатую жизнь. Я еще проживу сколько-то лет, так что заработаю для него достаточно; даже сейчас он уже хорошо образован. Но, пожалуйста, не говори никому, иначе это может помешать его карьере.

Этот человек просит подаяние и не считает, что в этом есть что-то плохое. Для него это бизнес, не требующий вложений и приносящий хорошие доходы. Все, что нужно делать, — это дурачить людей.

Сексуальный инстинкт может принять множество форм. Он может обернуться жадностью. Он может превратиться в жажду власти. Он может превратиться в тонкую игру эго под названием «Я более свят, чем ты».

Именно этим занимаются монахи; у них нет другого источника удовольствия. Они истязают себя и отрекаются от всего, что ты считаешь удовольствием и радостью.

Тогда что заставляет их стрелки идти, что заставляет их тикать? Откуда они берут энергию? Энергия берется из позиции «Я более свят, чем ты», «Вы все грешники, а мы — единственные, кто не грешен, мы святые». И они с небес будут смотреть на тебя, сгорающего в адском огне.

Благодаря отречению ты можешь отбросить секс, отбросить удовольствие от вкусной еды, отречься от одежды, ходить голым, отказаться от всех видов собственности — но странным образом ты останешься привязанным ко всем этим вещам.

Когда я был в Мумбай, ко мне пришел вместе со своим учеником один индуистский монах, который хотел узнать, какая именно медитация подошла бы ему.

Я сказал ему:

— Завтра утром встретимся на пляже, где и займемся медитацией. Лучше, если ты придешь туда, так как это вопрос практики.

— Но завтра утром мне будет сложно приехать. Я смогу послезавтра.

— А что за проблема завтра? — спросил я.

— Проблема в том, что мой ученик завтра утром должен сделать некоторую работу, он не может поехать.

— Так пусть он делает свою работу — ему не нужно приходить.

— Ты не понимаешь, — сказал монах, — я отрекся от денег.

— Ты все больше запутываешь меня. Ты отрекся от денег — прекрасно, но какое отношение это имеет к тому мужчине, его завтрашним делам и тому, что ты не можешь прийти в мою медитационную группу?

— Ты что, не понимаешь простых вещей? — сказал он. — Я не могу прикасаться к деньгам, поэтому вместо меня он обращается с ними. А в Мумбай я должен ехать на такси — кто будет платить? Я не могу касаться денег; я от них отрекся. Все мои деньги у него; он платит за меня, и если кто-то жертвует деньги мне, получает их он. Я полностью вне этого, я не имею ничего общего с деньгами.